Знаете ли вы, что такое потерять своего собственного ребенка?
Не в абстрактном аллегорическом смысле, обозначающем неизменную смерть? Буквально. Потерять своего ребенка, не знать, где он находится, что с ним, не иметь возможности ему помочь, подсказать и направить, быть лишенным возможности просто позвонить и спросить «как дела?».
Потерять и точно знать, что ты потеряла его там, где эта потеря может обернуться катастрофой, потому что места опасны как с точки зрения природных явлений, так и с точки зрения существ в этих местах обитающих?
Гудрун Ньердсдоттир знала. Потому что три месяца назад она потеряла собственную дочь и ни мольбы Ньерду, ни слезы, ни злость, ни ссоры с мужем, ни угрозы, ни летающие по комнате предметы не могли этого изменить. Женщина была бессильная вернуть собственную дочь под безопасный кров родового дома. Она была бессильна помочь. И она ненавидела это чувство всем своим существом, потому что оно неизменно сулило беду.

Фрейя была единственной дочерью Гудрун. Единственной дочерью, самым младшим ребенком, самым дорогим сокровищем, вымоленным, выпрошенным подобно жемчужине из самых темных глубин океана.
Долгие годы у главы дома было бесчисленное множество жемчужин и ни одной дочери.
Когда Ньерд даровал ей Фрейю, женщина была вне себя от счастья и радости настолько, что на время даже забыла о своей воинственной природе и часы проводила у колыбели новорожденного дитя, не желая ее оставлять. Безусловно, продолжаться долго это не могло, потому что проблемы дома требовали ее участия, а нестабильная политическая обстановка создавала все новые и новые дела, которым не было конца.
Гудрун признавала, что она была не самой лучшей матерью все это время всем своим детям, кроме Асгейра, но она любила и Фрейю, и ее братьев, несмотря ни на что, пусть даже это не всегда было явным. И она не могла понять причину, по которой ее дочь покинула ее в такое сложное время, не сказав ни единого слова. Покинула, чтобы оказаться в царстве тех, кто мог причинить ей вред или заставить остаться в холмах навсегда.

Фрейя всегда была особенной. Гудрун слукавила бы, если бы сказала, что за четверть века жизни дочери, она ничего не замечала. Замечала. Но младшей из детей было больше позволено, с нее всегда был меньше спрос, ее сильнее баловали и ее немногочисленным капризам всегда потакали. Ее связь с эльфами для Гудрун была просто еще одним капризом, дозволенным лишь с тем, чтобы дочь не огорчалась. И она не огорчалась. Даже тогда, когда ее сверстники не принимали ее в игры или пытались обижать. У Фрейи всегда были маленькие защитники и женщине стыдно было в этом признаться, но она порой находила это удобным, потому что не приходилось решать проблемы дочери в сфере общения и разбираться с тем, что она растет замкнутым и необщительным ребенком. Нет. Она росла общительной, смышленой, любопытной девочкой. Просто общалась и влипала в неприятности она с существами, которых было проблематично поставить в угол, или лишить сладкого на ужин.

Конечно, Гудрун злилась. Она могла бы вылить эту злость на того, кто принес ей безрадостную весть, но с некоторых пор идея вкатать в асфальт Ингвара Фрейрсона считалась в этом доме моветоном. Он помог сыну главы клана, а такое здесь не забывали. И в первую очередь, не забывала сама глава, потому что Асгейр был совершенно другим уровнем проблемы отцов и детей. Если сказать точнее, то он проблемой не был вовсе в отличие от сестры, которая отправилась в самовольную отлучку в горы в полом одиночестве с очень высокими шансами никогда не вернуться назад.

Конечно, Гудрун сходила с ума. Когда дочь к вечеру не вернулась домой, она заставила весь клан искать ее, а к утру отправила сообщение в дом Тора и обещала сжечь их всех живьем, если они не вернут ей дочь. Ответ пришел четверть часа спустя и содержал в себе одну нецензурщину, потому что Фрейи у них не было, а если бы была, то едва ли они стали бы дожидаться, пока Гудрун сама об этом догадается. В этом, определенно, был смысл и женщина спорить не стала. В своей молчаливой истерике она металась по дому и даже не замечала, что телефон оборвали звонки от Ингвара. Это Гудрун заметила к обеду, когда уже успела разбить об голову мужа тарелку, едва не свернула шею телекинезом своему советнику и даже успела прикрикнуть на Асгейра который искал сестру ничуть не меньше других, но просто попался под горячую руку.

Ушла к эльфам. Таково было краткое резюме разговора с судьей совета, когда этот разговор все-таки состоялся.
Гудрун прокляла свою мать, гены Рагнара, Исландию, эльфов и Фрейра. Она поклялась, что возьмет огнемет, пойдет в горы и будет сжигать этих мелких тварей до тех самых пор, пока они не вернут ей дочь. Что именно остановило ведьму от такого радикального шага? Муж, который одним резким движением вколол ей сильнейшее седативное и дал проспаться сутки. Затем Гудрун остыла и стала ждать. Если ее дочь не вернется, вся Исландия отправится ее искать и либо вернет ее живой и невредимой, либо спалит холмы вместе со всем кланом Фрейра. Иначе и быть не могло.

Фрейя не вернулась через день. Не вернулась она и через неделю. Не было ее и через месяц. Что бы Гудрун ни делала, она мыслями возвращалась к факту отсутствия дочери, злилась и не могла нормально думать ровным счетом ни о чем. Конечно, она отправила поисковые группы в горы. Конечно, они вернулись ни с чем. Конечно, она молила Ньерда вернуть ей дочь и, конечно, он отвечал ей шумом прибоя, говорящим о том, что все будет хорошо. Но Фрейи все не было и не было и Гудрун чувствовала, как сходит с ума из-за этого.

Ей часто казалось, что она слышит голос дочери. Оборачивалась, искала взглядом, вновь окуналась в свое беспокойство, тревоги, страхи. А Фрейи все не было и не было, что ни делай. Доходило до отчаяния, слез, гнева и ярости, которые не могли унять ни Рагнар, ни Асгейр. Оба обещали, что Фрейя вернется, но оба, как и сама женщина, понятия не имели, так ли это.

В очередной раз услышав в поместье голос дочери, Гудрун не поверила своим ушам, отмахнулась и продолжила читать книгу: руководство кого-то из предков по сейду, который женщина не практиковала порой месяцами, но в котором была неплоха. Но голос становился все настойчивее по мере приближения и в какой-то момент колдунья поднялась на ноги и сделала шаг вперед. Чтобы воочию увидеть перед собой Фрейю. Живую. Невредимую. Целую. В родовом поместье, без отблеска безумия в глазах.

Вещи вокруг вдруг слишком резко взмыли в воздух, замерев в опасном напряжение в противовес обыкновению, когда Гудрун теряла способность контроля и предметы хаотично летали в пространстве. Звенящая тишина повисла в ответ на фразы дочери и женщина никак не могла понять, что она чувствует в первую очередь – облегчение и радость от того, что ее дочь здесь, жива и невредима, или невероятный гнев от того, что она смеет вот так просто приходить и говорить с нею после трех месяцев отлучки? Гудрун разрывало от эмоций и она прожигала взглядом фигуру дочери не меньше минуты. Напряжение росло.

- Да как ты смеешь? – глухо вопрошает колдунья, сужая взгляд достаточно, чтобы понять насколько она разгневана, - Как ты смеешь приходить сюда как ни в чем не бывало, спустя три месяца и делать вид, что все в полном порядке? Что произошло, дорогая? Закончилась еда, или пришло время сменить платья на осенние? Позвать твою гувернантку с тем, чтобы она помогла? М? Или, быть может, мне стоит самой? – витающие в воздухе вещи с чудовищным треском падают о мраморный пол, разбиваясь вдребезги и разлетаясь по самым темным углам слабо освещенной комнаты.

- О твоем ментальном здоровье будут свидетельствовать наши целители, но прежде – психиатр из частной клиники в Рейкьявике. До тех пор мне будет проще мириться с мыслью о том, что моя дочь рисковала своей жизнью ради детской прихоти, находясь в невменяемом состоянии. Иных объяснений твоему поведению я найти не в силах, - жестко отрезает женщина, резко захлопывая книгу по сейду, поднимаясь на ноги, едва не столкнувшись с дочерью, и убирая фолиант в сейф, где хранились многие раритетные издания, которым не должно было попасться в чужие руки.

Между тем, Гудрун думает о том, что ей и впрямь было бы проще, признай ее дочь сумасшедшей. Тогда, все бы сочувственно качали головами, соболезновали ей и говорили о том, что вырождение коснулось и клана Ньерда, но никто не посмел бы сказать Гудрун, что она дурно воспитала свою дочь и вообще каким-то чудесным образом воспитала эльфийскую принцессу.

Конечно, никому и в голову бы не пришло сказать об этом женщине в лицо, но она прекрасно знала, что об этом шепчутся. Не то, чтобы колдунья была зависима от чужого мнения. Она нередко плевала на советы старейшин и игнорировала чужие косые взгляды. Дело было не в этом. А в том, что колдунья ни капли не боялась, что будут осуждать ее. Она боялась, что осуждать будут ее дочь, потому что от этого зависела судьба Фрейи, ее будущее, включая то будущее, в котором самой Гудрун уже не будет. И если Асгейр мог плевать на чужие перешептывания, потому что он все равно станет главой и сплетники все равно ему подчинятся, то жизнь Фрейи могла пойти под откос, если родной клан откажется ее принимать.

Как жаль, что сама Гудрун была среди первых, кто не готов был принимать Фрейю такой, какая она есть. Ради ее же блага, ради ее же будущего, ради нее самой, но не готова. И это было главным грехом матери, отчаянно желавшим своему ребенку счастливой судьбы.

- Если ты пропадешь, хоть еще один раз, в этот город, этот дом и к святилищу этого Бога хода тебе никогда не будет, потому что я сама изгоню тебя, - сухо констатирует Гудрун, захлопывая сейф с оглушительной силой и, завешивая его портретом своего отца. Иные, наблюдая за этой ссорой, сказали бы, что одной этой фразой женщина сожгла все мосты между собой и дочерью навсегда. Но они обе знали, что если колдунья говорит о следующем разе, значит, сегодня Фрейя остается, и ей не предстоят никакие страшные последствия из числа тех, которые в пылу могла бы предоставить дочери женщина. В конечном счете, у них это было впервые. Впервые девушка заставила так сильно понервничать свою мать, переворачивая страну с ног на голову в поисках. Но если бы такое повторилось, она и впрямь могла не сдержаться. И именно по этой причине вообще до сих пор продолжался скандал, который в доме Ньерда принято было называть разговором.

- Хотя, зачем тебе вообще нужно святилище твоего Бога? У тебя же есть Фрейр! Как прошел визит к нему, дорогая? Не захлебнулась?.. – она делает длительную паузу, замерев с саркастичной улыбкой на губах, - От радости? – Что ж. Это и впрямь могло стать значительной проблемой. Еще одной. Фрейю могла поразить стихия в горах, ее могла наказать сама природа, ее могли не отпустить эльфы, она могла потерять рассудок, или заснуть вечным сном, выпив, или поев что-то в холмах. В дополнение к этому она могла лишиться благодать своего Бога, прогневить его и умереть, захлебнувшись на суше. При таких условиях, говорить о безопасности было бы глупо. Говорить о том, что Фрейя совершила осознанный и взрослый поступок – тоже. Гудрун и хотела бы объяснить все тем, что в двадцать пять и необязательно быть осознанным и взрослым, но она правила кланом годом раньше, выживала и даже не думала о таких глупостях. Впрочем, она же дала себе клятву, что ее дети никогда не окажутся в подобной ситуации и жизнь их будет гораздо лучше ее собственной. Она и была. Слишком хорошей, раз уж им хватало времени на такую опасную чушь.

- Если бы тебе понадобился нож, Фрейя, а лучше – «Глок» или «Беретта», этого разговора вообще не случилось бы. Никогда. Потому что мелкие твари терпеть не могут тех, кто может постоять за себя и порасшибать к морским дьяволам их физические оболочки, - да, Гудрун брезговала эльфами, она их не любила, не уважала и считала связь с ними противоестественной. Она никогда не проявляла к ним агрессии, не вступала в конфликты и держалась холодного нейтралитета, так что в целом, увлечение Фрейи маленькими уродцами не могло вызвать отторжения, только тот факт, что она рисковала своей жизнью и своей судьбой ради мелких тварей, которые того не стоили. Ни при каких условиях.

- Очевидно, уже тогда мне стоило пройтись по саду с огнеметом. Тогда, твои интересы сформировались бы вокруг идеологии нашего дома, а не вокруг легкого эльфийского помешательства. Вероятно даже, что ты бы научилась дружить не с эльфами, а с собственной головой и поняла бы простую истину, заключающуюся в том, что я за тебя волнуюсь, сколько бы лет тебе ни было, - она никогда не говорила об этом. В их разговорах не звучало слов любви, заботы, или преданности. Просто потому что это было явным и очевидным, как божий день. Гудрун любила своих детей. Она за них переживала. Она боялась, что с ними что-то случится. И они не могли об этом не знать. В этом свете поступок дочери казался предательством и безумной беспечностью, в лучшем случае. А в худшем – и впрямь сумасшествием во всех его проявлениях.

- Тот факт, что не я знала, где ты, а Ингвар Фрейрсон, не говорит в твою пользу, но это – незначительная мелочь по сравнению с тем фактом, что в горах тебя могло завалить камнями, ты могла погибнуть, просто заблудившись, не говоря уже и о том, что твои маленькие друзья сводили с ума не одного колдуна и не одну ведьму. Не одного колдуна и не одну ведьму они оставили при себе на всегда. Не один колдун и не одна ведьма вкусили их яств и до сих пор спят в горах беспробудным сном. Ты этого хотела добиться? Не вернуться домой никогда? – она не снижает тона. Гудрун зла, она в бешенстве и это – совершенно очевидно. Будь перед нею Рагнар и она бы ему уже врезала, но рядом была дочь, а женщина никогда не поднимала руки на своих детей. Разве что, телекинезом расшвыривала их в разные стороны, когда кто-то из детей дрался с другим.

- То, что ты вернулась – чудо. То, что ты вернулась со всеми конечностями и не покалеченная – чудо. То, что ты стоишь передо мной – чудо. Но не жди, что это чудо снимет с тебя ответственность и степень твоей вины. Ты поступила глупо, безрассудно и неосмотрительно. И я выражаю мысль именно так, потому что твоя прабабка наложила табу на нецензурную брань в присутствии детей и у меня язык покроется фурункулами, если я скажу, что думаю на самом деле.

Самое страшное в материнстве и родительстве в целом это то, что ты должен сделать все возможное, чтобы не дать повторить детям своих ошибок и единовременно – не настроить их против себя постоянными тычками, занудством, чередой запретов и скандалов. Видит Ньерд, большую часть времени в общении с детьми у Гудрун занимала необходимость держать себя в руках. Ее перманентно одолевало желание запереть всех детей по их комнатам, включая семидесятилетнего Асгейра и держать их там до тех самых пор, пока война не закончится, пока мир не станет совершенно безопасным, пока все охотники на земле не вымрут, а к кланам не вернется благодать. Львиную долю заслуги в этой области брал на себя Рагнар, который мог вовремя успокоить жену тычком снотворного в шею с тем, чтобы она и впрямь не отправила детей сидеть в подвале до конца своих дней. В такие моменты аргументы о том, что не нужно бояться за Асгейра, ведь все семьи в этой стране боятся за своих детей из-за него и нет нужды опасаться за Свейна, потому что кланы, с которыми воюют Ньерды – его лучшие друзья, не работали. Гудрун раздражалась, заламывала руки, накручивала сама себя до тех пор, пока ее паранойя не доходила до абсурда и ее не отпускало. С годами эти переживания уменьшились в частоте и мощи, но, конечно, не за Фрейю.
Потому что Гудрун слишком долго ждала рождения дочери, слишком сильно ее любила и слишком боялась за то, что с ней что-то произойдет.
Например, что она доверится не тем, кому надо.
Глава дома Ньерда знала, насколько это опасно: она сама прошла это в том же возрасте и выжила лишь благодаря Рагнару.

- Потому что от враждебных кланов я могу тебя защитить! А от эльфийского морока и вечного сна в горах, тебя не защитит даже сам Ньерд, потому что моря в холмах нет! – защитить своего ребенка от всего – форма родительского эгоизма, когда нет нужды страшиться за сына, или дочь, потому что ты запретил им все, что было даже потенциально опасно. Неважно, что так они вырастут безвольными куклами, неважно, что сойдут с ума. Зато они не пострадают и будут в полной безопасности. Чего еще может желать родитель? Порой Гудрун жалела, что не могла быть такой, что здравый смысл мешал ей поступить таким образом. У нее тряслись руки каждый раз, когда она омывала раны Асгейра, ее бросало в жар каждый раз, когда Свейн появлялся на пороге дома после визита в клан Тора, ее нельзя было успокоить еще целый день после упоминаний о том, что младший сын проводит время в обществе мужчин, а не женщин и, конечно, клан ждала буря в ближайшие три дня, после того как Фрейя вернулась из своего длительного путешествия.

Зачем они вообще завели детей?

- У меня уже есть моя копия. И он будет править кланом, когда я уйду к Ньерду. Еще одной, я никогда и не желала, - конечно, не желала, потому что не успевала бы покупать себе новые платья с декольте, чтобы вытаскивать неосторожных отпрысков из тюрьмы. Фрейя не была Асгейром, но от нее этого никогда и не требовалось. От нее вообще требовалось чрезвычайно мало. Гудрун, быть может, и хотела бы, чтобы единственная дочь могла за себя постоять, твердо держала пистолет в руках и отстаивала честь своего дома войной, а не глупыми играми с эльфами, но если нет, то никто не собирался ее принуждать и тем паче – осуждать за то, что она не похожа на своих родителей. Никто из их с Рагнаром детей не был на них похож, кроме Асгейра. И в этом была благодать куда большая, чем повод для скорби. Со временем Гудрун даже научится это принимать и сумеет защищать детей от внешних опасностей, не ломая их личности и не пресекая их попытки быть самими собой. В конечном счете, этому их учили, прежде всего прочего, пусть и не ожидая того, что это обернется против родителей и клана.

- Невозможного? Я требую от тебя одного, Фрейя! Благоразумия! – она всплескивает руками в недоумении, искренне пытаясь понять: дочь нарочно ее раздражает, или в самом деле не может осознать всей серьезности текущей ситуации. Не только с эльфами. С их семьей, их кланом и их страной вообще, - Ты – не дурочка из дома Фрейра, которая может позволить себе скакать по лужку с эльфами и пренебрегать вопросами своей безопасности во имя секундных прихотей. Ты – дочь главы, наследница крови Ньерда, моя наследница и наследница нашего дома. Твои желания вторичны по отношению к вопросам твоей безопасности и твоего благополучия. И то, что ты ушла – не чудо, а глупость. В стране, в которой как пожар распространяется либеральная ересь, когда мы ведем войну, когда абсолютно все здесь способно тебя убить, ты рискуешь собой еще больше и уходишь не куда-то там, а в горы, к эльфам, которые даже не осознают зачастую, что способны причинить тебе зло! – для Гудрун это кажется ясным, как белый день и почему дочь совершила то, что совершила для нее не очевидно. Женщина прекрасно знала, что ее детям необходимо самоутверждаться, но почему бы конкретно Фрейе не делать этого иным способом? Способом, который не заставит поседеть ее мать и пострадать от гнева жены, ее отца?

Впрочем, смысла дальше кричать и пытаться вдолбить в голову дочери, что она была неправа, не было. Что сделано, то сделано. Обратно не вернешь. Хвала Ньерду, дочь стояла перед ней живая, невредимая, мозг ее не был затуманен эльфами настолько, чтобы и впрямь считать Фрейю дурочкой и это  уже было большой радостью.

- Что ж. Ты совершила глупый поступок, который я никогда не одобрю, - она тяжело вздыхает, все еще говоря на несколько повышенных тонах, но прикладывая значительные усилия для того, чтобы вновь не сорваться на крик, - И если он повторится хоть единожды, Фрейя, если ты еще хоть раз уйдешь к своим эльфам, не предупредив меня об этом и не дав мне убедиться, что ты взяла с собой зажигательную смесь и амулеты от морока своей бабки, ты лишишься и своего дома, и своей семьи. Я говорю тебе это не как мать, а как глава твоего дома, который отвечает за безопасность и благополучие членов клана, - Гудрун устало опускается на диван, окончательно усмиряя в себе раздражение и гнев, которые в действительности были лишь последствием ее тревоги.

- За время твоего отсутствия, в битве с домом Тора погиб Астмундюр, - советник, который был подле Гудрун все эти долгие десятилетия и мог усмирить нрав главы дома, потому что был одним из трех людей, к которым женщина прислушивалась. Колдунья хочет продолжить, но на пороге почти незаметно и очень сконфуженно появляется служанка, писком интересуясь, не нужно ли чего госпоже. Женщина растерянно озирается по сторонам и понимает, что им всем тут нужна уборка, но вместо этого просит подать грушевых пирожных, которые любила Фрейя и к которым со временем прикипела и сама Гудрун и чай, много чая, в конце концов, дочери предстоит целую ночь рассказывать, что же она видела там у себя в горах, - И если ты не собираешься сбежать в вотчину Фрейра в ближайшие годы, то я предлагаю тебе занять его место.