В подземелье поместья Ньерд темно, тянет сыростью и гнилью, кровью и железом, болью и страхом. Гудрун брезгливо морщится и зажигает свет – простую одиночную лампу, которая навязчиво качается на единственном шнуре и распространяет тусклый желтоватый свет на тех немногочисленных пленников, которые подобно мешкам с картошкой валяются на полу, даже не пытаясь шевелиться и только морщась от неожиданного света.
Глава дома Ньерда бывает в этом месте не часто. Это ниже ее достоинства, пачкать руки в чужой, без сомнения, грязной крови, от которой ее, привычно, довольно сильно тошнит. Нет, не потому что Гудрун неженка, которая не переносит вида чужой крови. А потому что те, кто попадают в это место для нее – не более чем грязь под ногтями, которую она смоет при вечернем принятии ванной. Глава дома Гулльвейг и его ублюдки исключением не являются. Не являлись с того самого момента, как Хавардюр не постыдился и притащил их в Исландию, не стесняясь, заявив на всю страну, что это – его дети и он признает их перед лицом исландского колдовского сообщества. Идиот, что тут еще скажешь?
Впрочем, все это было пустой болтовней. Гудрун было, чем заняться в свободное от… Нет, у нее не было времени, свободного от управления кланом, потому что даже когда она засыпала в своей кровати после бесконечного долгого дня, во сне она снова раздавала приказы, убивала либералов, без жалости всаживала пули в их детей. Короче говоря, у женщины попросту не было достаточно времени, чтобы размышлять о факте наличия на священной земле языческих Богов ублюдков, выродков и нечистокровных мразей. Она разумно полагала, что как только либеральные кланы падут, от этой падали ничего не останется итак. А потому, для нее просто не существовало Хавардюровых бастардов и даже если какая-то информация и доходила до Гудрун, то она не придавала ей должного значения и в лучшем случае, просто отмахивалась.
До тех пор, пока выродки не тронули ее дочь.
У них не было надежды на спасение. Ни единого мгновения до того как Фрейя вынырнула из пучин океана совершенно здоровая, ни единого мгновения после этого. Хавардюр мог скрыть ублюдков в любой стране мира, он мог отправить их в мир подземный, Гудрун все равно бы их нашла. Не было на свете таких Богов, таких земель и таких способов, которые позволили бы главе дома Гулльвейг защитить своих детей. Он как никто другой должен был знать, насколько длинны руки царей. Он как никто другой должен был знать, насколько длинны руки Гудрун, запачканные кровью так сильно, что их не отмоешь во всех прибрежных водах.
- Проклятая сука, - с убийственной правдивостью в голосе озвучивает свои мысли Хавардюр и слова его звучат музыкой для ушей женщины. Она склоняется над ним с улыбкой нескрываемого триумфа и какое-то время смотрит в глаза мужчине, желая запечатлеть в памяти весь его ужас и злость до скончания собственных дней. Не существовало в мире ничего более приятного, чем наблюдать за крахом твоих врагов. Разве что, только одно: крошить их хребты своими собственными руками, наслаждаясь звуком переломанных ребер, криков боли и мольбы о пощаде. А Хавардюр будет просить ее о пощаде. Не для самого себя. Для своих собственных детей. Он был паршивым главой клана, паршивым сыном Богов, но отличным отцом, раз уж ему хватило смелости бросить вызов всему исландскому колдовскому сообществу, притащив ублюдков сюда. Никто ведь не знал, что все так закончится, правда?
- Твой отец – Фенрир, а не Ньерд, Гудрун. И после смерти ты отправишься прямиком в его обитель, - болтовня колдуна прерывается, потому что женщина плещет в лицо ему и его ублюдкам, никак не приходящим в себя, ледяную воду из стоящего здесь же ведра. Слышатся вскрики и причитания. Мальчишка начинает нецензурно браниться на английском, а девка просто выть от холода и ужаса того, что им всем предстояло. Гудрун шумно выдыхает, а затем с размаху бьет Хавардюра ногой в живот, повторяя эту манипуляцию достаточное количество раз, чтобы оставить следы своих ботинок не только на его теле, но и на его лице. В момент, когда мерзавец начинает плеваться кровью и зубами и едва слышно стонать под завывания своей дочурки и сына, который все еще обещает женщине кровавую расправу за каждый из ударов, колдунья останавливается и поднимает голову Хавардюра за волосы над землей, глядя на окровавленное лицо и заплывающий глаз.
- Знаешь, - тихо начинает она, не повышая голоса, как если бы в подземелье царила абсолютная тишина, - В других обстоятельствах я бы позволила тебе куда более достойную смерть. Например, вызвала бы тебя на хольмганг и тем самым позволила бы отправиться в Вальгаллу. Но ты притащил сюда своих ублюдков, презрел веру наших Богов, осквернил эту землю их грязной кровью и не выдрессировал достаточно, чтобы они понимали, что бывает с теми, кто поднимает руку на моих детей. За это ты умрешь, как собака. Но только тогда, когда я тебе позволю, - она не дает Хавардюру ответить, хотя кровавая пена его попыток течет по губам, подбородку и шее и Гудрун брезгливо отталкивает его, а затем наносит еще один удар по лицу, оставляя мужчину захлебываться в крови на полу. Сама женщина делает всего пару шагов с тем, чтобы настигнуть забившуюся в углу Эржебет. Говорят, что у девчонки был очень длинный язык. Как странно. Сейчас она может только рыдать, скрести ногтями пол и раздражающе завывать, стараясь вжаться в стену так сильно, как это возможно. Гудрун наносит ей всего одну хлесткую пощечину, силясь заглушить всхлипы, а затем присаживается перед нею на корточки и смотрит в лицо, испещренное чертами чуждыми Исландии. Она не взяла от своего отца ровным счетом ничего и все же, пользовалась покровительством его дома. Гулльвейг следовало решить вопрос с этой девчонкой до того как за нее взялась глава дома Ньерда.
- Ну-ну, что же ты? – нарочито сочувствующим тоном вопрошает женщина, не отрывая взгляда от девчонки, - Мне доложили, что во время встречи с моими детьми ты была куда более разговорчива и не стеснялась оскорблять даже тех, с кем рядом не стояла ни разу в жизни, - Гудрун качает головой и цокает языком, задумчиво глядя на девчонку, словно в ожидании хоть какой-то реакции на свои слова. Напрасно, - Я жду, Эржебет, претендующая называться дочерью Гулльвейг. Жду, когда ты в глаза назовешь меня шлюхой, не прячась за юбками старших сестер, - Гудрун замолкает в действительном ожидании, когда дыхание за ее спиной становится достаточно слышимым, чтобы обернуться и увидеть, как Трой замахивается на нее ржавым ножом, Боги знает сколько, провалявшимся на пыльном столе неподалеку. В иных обстоятельствах они могли бы посоревноваться за звание лучшего выбивальщика чужого духа, но сейчас сын Хавардюра явно не в форме после всего, что успел пережить еще до подземелья, а потому оружие у него Гудрун выбивает одним коротким взмахом пальца. Мальчишка щурит глаза, силясь применить свою способность к внушению боли и тут его ждет неприятный сюрприз, причину которого женщина пояснять не торопится. Она телекинезом сжимает его шею, поднимает над землей и с размаху впечатывает его в стену, наслаждаясь воплями девчонки за спиной. Произошедшее Гудрун ничуть не коробит. Она не зовет охрану, не зовет сыновей и мужа, не зовет никого и даже не думает над тем, чтобы надеть на пленников колодки, связать их, или привязать к стене. Она здесь совершенно одна нарочно. Нарочно не просит ничьей помощи, словно бы показывая Хавардюру и ублюдкам, как разговор ведется на севере. Если не один на один, не глядя глаза в глаза, высказывая все, что думаешь открыто и на равных, то с явным численным преимуществом врага. В противовес тому, как трусливые гулльвейговские твари обошлись с ее детьми, Гудрун в одиночестве творит свою расправу, не сковывая ничьих рук, не делая пленников полностью беззащитными, не превосходя их числом, возрастом и силой. Так где же их прежняя прыть? Где же отравленные ножи и непристойности, льющиеся с губ? Гудрун ждала и ее не постигло разочарование. Хоть один из них решился попытаться отыграть свою жизнь. Увы, неудачно.
- Твой брат гораздо смелее тебя, Эржебет, - отмечает колдунья, возвращаясь к девчонке с тем, чтобы заставить ее подняться с земли за волосы, - Но вернемся к нашему разговору, - глава дома Ньерда не убивает детей, не сражается с тем, кто слабее нее, не пачкает руки о недостойных. Согласно ее философии, девку надлежит просто бросить с обрыва и забыть о ней. И видят Боги, женщина именно так и поступила бы, если бы только не эта тварь всадила Фрейе отравленный кинжал. Яд. Какая отвратительная подлость. Что ж. План Гудрун был куда менее изящен. Девчонка будет страдать и пройдет все круги ада до своей казни, но колдунья позволит ей смотреть своим страхам прямо в лицо и точно знать, что именно с нею случится в следующее мгновение. Фрейя такой роскоши была лишена.
- За слова в Исландии принято отвечать в полной мере. Твое оскорбление в мою сторону не было правдивым. Увы, но Свейн – мой сын и рожден он от Рагнара, а репутация моя, как жены и матери, доселе, подвергалась сомнению лишь единожды и не по моей воле. А раз уж ты ошиблась с выводами на мой счет и назвала меня шлюхой, то тебе предстоит самой примерить на себя это звание. Но не на словах, а вполне себе на деле, - Гудрун видит ужас, заволакивающий взор девчонки и тащит ее к одной из дальних камер, где уже больше трех лет содержат пятерых заключенных – пиратов, которые сначала занимались рыбалкой в водах, принадлежащих Исландии, затем грабили суда компании Гудрун, а после даже убили нескольких человек из команды Рагнара. После этого их больше никто не видел. Потому что часть из них умерла в страшных муках, а часть содержалась здесь. Голодные, холодные, изголодавшиеся животные. Вот, кто это был. Стоило ли говорить, что они и раньше являли собой не самый лучший пример мужской обходительности и вежливости? Теперь же они и вовсе было просто зверьем, не знающим жалости, морали и сострадания.
Камера открывается широко, мужчины поднимаются на ноги, но даже близко не подходят к Гудрун. У них было достаточно месяцев, чтобы понять, что бежать отсюда не удастся, а попытки не приведут ни к чему, кроме еще большей боли. Да и подарок, который ведьма держит в руках, вызывает у них все ту же животную радость. Эржебет кричит и упирается, так что женщине приходится приложить усилия, чтобы втащить ее внутрь и швырнуть на пол.
- Наслаждайтесь, - холодно комментирует Гудрун и закрывает камеру на несколько поворотов ключа.
Остался всего один. Трой. Говорят, он очень любит свою сестричку, говорят, он – просто чокнутый маньяк. Пусть так. Тем приятнее ему будет сидеть в соседней с Эржебет камере, где их будут разделять лишь металлические прутья, которые едва ли помешают созерцанию всего происходящего. Гудрун телекинезом швыряет иностранца в камеру, выливает очередное ведро ледяной воды в лицо, ожидает, пока юноша проснется и запирает замок.
- Паршивый человек, паршивый глава клана, паршивый отец, раз не сумел спасти своих выродков, - констатирует Гудрун, затаскивая стонущего Хавардюра в камеру в другом углу подземелья, желая лишить главу дома Гулльвейг шанса общаться с детьми, - Таким тебя и запомнят, таким и запишут в учебники истории. Печальный конец, - вода льется и на Хавардюра, из-за чего он резко вздрагивает, силится подняться на ноги, но не может из-за переломов, которые уже успел получить. Кусок мяса, не иначе.
- Гуд-д-рун, - тянет он, все еще отхаркивая кровавую пену, не в силах смотреть на дочь Ньерда затекшими глазами, - Делай со мной… Что хочешь… Но… П-по-щади моих детей, - тишина стоит гробовая, Хавардюр силится ухватить Гудрун за ткань джинсов, но она брезгливо отряхивает ногу, опускается на корточки и смотрит прямиком в лицо твари, смевшей называть себя главой дома.
- Нет.

Вечером на веранде прохладно и тянет дымом костров, горькой полынью, вином и традиционными для Литы специями. Гудрун задумчиво вглядывается в ночную тьму, молчаливо просит благословения у предков и кутается в кашемировый палантин, еще не высохнув до конца после обряда на побережье. Костры горят и там, разведенные в соответствии с давними традициями, вокруг веселятся дети, девушки, слышен смех и гул многих голосов. Сладкие угощения, гадания, радость и дух клановой общности – все, что нужно людям в Литу. Гудрун же нужно побыть в одиночестве хоть немного. Слишком большое количество событий произошло с нею за последние месяцы и теперь надлежало принять последние решения, которые поставят точки во всем произошедшем безумии.
Дом Гулльвейг не празднует. Дом Гулльвейг хоронит тех, кто пал жертвой глупых амбиций детей, главы дома и самой Гудрун. Ее не мучает чувство вины и в своей постели она засыпает спокойно. Ее не тревожит клятва единственной выжившей дочери Хавардюра – уничтожить дом Ньерда. Слишком многие клялись и слишком многие не в силах были сдержать клятву. Ее мучает лишь то, что бывший глава дома и его ублюдки хоть и гниют у нее в подвале, но все еще живы, если так можно было говорить о людях, чьи души были раздроблены с той же тщательностью, с какой были раздроблены их кости.
- Ты оставишь их умирать там? – вторя мыслям самой женщины, вопрошает зашедший на веранду Рагнар, в руках которого теплый глёг. Колдунья с благодарностью принимает напиток и делает несколько глотков, прежде чем что-либо отвечать.
- Нет, - из ответа следует, что решение Гудрун приняла уже давно, просто ей сложно было признать это перед самой собой, пока никто не решался спрашивать, - Из-за всего этого нам предстоит ответить перед советом. Для всех будет лучше, если они умрут, будучи казненными, а не убитыми, - Рагнар прекрасно знает, что это значит. В их доме уже давно не было никаких казней. Только убийства. Быстрые, безжалостные и жестокие. Никакого страха, никакой ответственности, никаких сомнений. Казнь же была совсем иным действом и требовала соблюдения десятков формальностей. Гудрун была готова. Видят Боги, она была готова. В конечном счете, Хавардюр имел право на шанс добраться до Вальгаллы, раз уж ему не суждено было умереть в бою.

Сестре следовало остаться жить в доме Ньерда. Все равно они были вместе всегда, вне зависимости от того, разделяли ли их несколько десятков километров между городами, или нет. О решении Гудрун, а скорее, о предложении, Эльва знает давно. Узнала первой, потому что пострадал и ее ребенок тоже. Она имела право знать, имела право принять участие в решение, имела право просто принять участие, если сочтет это уместным. Они были воспитаны в одном доме. В одних традициях. Их вырастил один и тот же человек. Эльва не могла не понять и не могла отказать сестре в том, что та предлагала. Жажду мести Гудрун удовлетворила сполна, а теперь просто хотела закончить все это так, чтобы жирная кровавая точка даже не думала превратиться в многоточие, когда в дело вмешается совет. Пусть ненавидят. Лишь бы боялись.

Гудрун ожидает сестру к вечеру следующего дня. На казнь не приглашен никто, но зрители на ней будут, потому что казнь в тайне – не казнь вовсе. Жрецы придут засвидетельствовать происходящее, Рагнар придет, потому что не может остаться в стороне, члены дома, потому что такое не каждый день увидишь. Дети о предстоящей расправе узнают постфактум, потому что, за исключением Асгейра, им там делать совершенно нечего. Все, что они могли совершить, уже совершили. Настало время за ними прибрать.
- Эльва, - женщина поднимается из своего кресла и обнимает сестру, как если бы они очень давно не виделись, что, конечно, не соответствует действительности, - Чай, глёг, аквавит? – они собирались совершить вещи, с точки зрения общественности, ужасающие. Даже Гудрун боялась дрогнуть под натиском предстоящего. Но это уж точно не должно было выбивать их из колеи. Их обеих. Тем более настолько, чтобы не предложить сестре выпить.

Гудрун наливает сестре выпить и следом щедро плещет в свой собственный стакан. Алкоголь крепкий, женщина пьет его залпом и морщится, не стыдясь, признавая, что ей нужно сейчас сбавить градус напряжения, потому что эта казнь обещала быть одной из самых запоминающихся за последние столетия. Глава дома Ньерда знает, что ее отец сделал бы это, не задумываясь. Он и сделал. С главой дома Сурта, когда они посмели похитить его старшую дочь, его наследницу. Видела ли Гудрун в отце себя? И да, и нет. И их сходство чертовски ее пугало, потому что меньше всего на свете женщина хотела бы оставить после себя тот же хаос, что оставил Биргир, не сумев примирить своих детей. Свейн и Асгейр. В самом ли деле грехи отцов легли и на их плечи, обещая повторение истории, когда не станет самой Гудрун?
Она задумывается об этом всего на мгновение, потому что сейчас надлежало сосредоточиться на другом. Закончить эту чертову историю, которая станет назиданием всем на долгие-долгие годы и, быть может, отложит войну еще на несколько месяцев из страха перед тем, что сделает Гудрун, если кто-то осмелится открыто бросить ей вызов. А быть может, это ее поступок спровоцирует взрыв такой мощи, что возврата уже не будет и война начнется завтра же. Но, конечно, думать о последствиях они будут позднее. За время своего правления, женщина научилась главному: решать проблемы по мере их поступления.
- Говорю всем, что мы готовимся к войне и та дыра – ров, который начал копать Рагнар, - Гудрун смеется, хотя каждый день обещает себе разобраться с этой проблемой, но до таких мелочей в буквальном смысле не доходят руки. Не ей же самой теперь брать лопату и закапывать яму, которая больше напоминает дорогу в ад? Вот теперь и машина сестры оказалась в неудобном положении. Придется  подарить ей новую. Как раз на прошедшую Литу. Никто же в самом деле не верит в то, что дочери дома Ньерда хотя бы иногда пользуются автосервисом, а не просто выбрасывают никчемное барахло, успевшее сломаться?
- Оставим ее там, завтра пошлю кого-нибудь за ней. Ты же сегодня останешься здесь? – обычно, Гудрун об этом не спрашивает. Эльва хоть и была женой главы дома Хель, матерью наследников этого дома, она оставалась Ньердом до мозга костей и ее дом был здесь, едва ли нашлось бы что-то, что способно было это изменить. Так что, даже в коротенькие визиты вежливости Эльва, привычно, задерживалась на пару дней и они отлично проводили время, как если бы не было этого столетия войны, крови, потерь и либеральной ереси. Сегодня же им предстояло нечто настолько ужасающее и настолько особенное, что Гудрун не уверена, что после того, как все будет конечно, они смогут смотреть друг другу в глаза. Хотя куда более вероятно, что только друг другу и смогут, потому что намерены пройти через это вместе. Как через весь кошмар, который им уже довелось пройти. После всего, что уже успело случиться, Гудрун и подумать не могла, что найдется что-то, способное ее напугать, заставить сомневаться в правильности сделанного выбора, каким бы сложным этот выбор ни был. Но она уже пару раз поймала себя на мысли о том, что, может быть, стоило просто публично казнить Хавардюра и его ублюдков и этого будет достаточно? Каждый раз женщина пресекает эти малодушные мысли и именем отца клянется, что выполнит обещанное. Обещанное не себе, а Ньерду, когда ее дочь вынырнула из ледяных волн океана и задышала, как в первый раз. Ее Бог заслуживал этой жертвы. Даже если вместе с безродными тварями она принесет в жертву и часть своей собственной души, казалось бы, и без того истлевшей в череде кровавых расправ, коих было немало.
- Думаешь, все пройдет как надо? – она хочет спросить нечто иное. Думаешь, у нас получится? Думаешь, все будет хорошо? Думаешь, мы сможем сделать это и не дрогнем? Пару дней назад эти вопросы даже не встали бы перед Гудрун, потому что она была так чертовски зла, что с трудом удерживала себя от того, чтобы выдавить Хавардюру глаза. Месть первых дней изрядно остудила женщину, как и созерцание здоровой и вполне себе веселой дочери. Через неделю после происшествия, колдунья даже перестала ощущать кровь Фрейи на своих руках, а до тех пор это видение было чертовски навязчивым и тяжелым, заставляло главу дома Ньерда вздрагивать и просыпаться в ужасе. Теперь же, когда она изрядно остыла, такие жестокие меры казались ей несколько преувеличенными, не вполне соответствующими ситуации. Но Хавардюр и бастарды уже были обещаны Ньерду, Гудрун уже отдала приказ о приготовлении площадки на заднем дворе к казни, она уже призвала сестру и уже дала слово свершить свою месть именно таким образом. Отступать было некуда. Они обе обязаны были справиться. Но если Эльва пожелала бы остаться в стороне, дочь Ньерда прекрасно бы ее поняла.
- Госпожа, - служанка, появившаяся в дверях кланяется Эльве, потому что Гудрун уже видела десять раз за прошедший день. Взгляд ее тут же сталкивается со взглядом главы дома Ньерда и говорить ничего более ей, в принципе, и не нужно, - Я пришла доложить, что все готово, люди собираются, -  женщина отвечает ей кивком головы. Время пришло. Наконец-то, все это закончится.
- Пусть приведут пленников. Мы придем через несколько минут, - тихо отзывается Гудрун, плещет еще аквавита себе и сестре. На губах ее играет сухая усмешка, по венам растекается страх и почти кощунственное чувство азарта. Она ведь думала, что больше нет ничего, чем можно было бы себя испытать. Ошиблась. Не все пределы еще были освоены.