В такие дни Фрейя чувствовала себя ребёнком – она вспоминала свои пятнадцать, когда львиную долю ее свободного времени занимала пустая болтовня ни о чем (поговорить дочь Ньерда любила всегда) и поездки в ближайшие города в поисках очередного "места силы". Тогда усидеть на месте ей было чертовски трудно, природная непоседливость и заразительный смех маленьких друзей брали верх над чопорным воспитанием серьёзного воинственного клана. В последние годы она позволяла себе расслабиться только в компании близких друзей, которым доверяла безоговорочно, или старших братьев. Кузены из дома Хель никогда не были теми людьми, с кем она привычно снимала маску блаженной, но то ли ей настолько был необходим отдых, то ли так влияло разыгравшаяся, наконец, на острове весна – сегодня Лойи довелось увидеть Фрейю в более чем приподнятом расположении духа.

Обсуждать какие-то насущные проблемы не хотелось, да и вряд ли двоюродный брат по достоинству оценил бы её тягу к работе, поэтому она просто доверилась ощущениям, предположив, что если уж чувствуешь себя подростком, можно и вести себя как подросток. Именно поэтому игру, негласно предложенную Лойи, она подхватила с восторгом:
– О да, – Фрейя заговорщически подмигнула собеседнику и чуть ускорила шаг. – Слышала, конечно. Утром это обсуждала вся прислуга в доме. Подумать только, какой конфуз!

Строго говоря, ей действительно были мало понятны обстоятельства, которые могли заставить Хаувардюра Гулльвейгсона принять в клан бастарда, тем более как свою собственную наследницу. Вообще о подобных заморских интрижках не принято было говорить вслух, а уж тем более вспоминать спустя много лет, даже среди прожженных либералов. В конце концов, гнева богов опасались все и лишение благодати было далеко не самым страшным из наказаний. Божество имеет власть над нами, даже если мы осознанно стремимся эту зависимость как-то нивелировать, заполняя свой разум чуждой культурой. Дети Идунн исчезли с лица земли за ночь, разгневав свою богиню, так неужели эти были настолько уверены в своей непогрешимости? Введение в клан девчонки, в чьем происхождении мало кто был уверен, пошатнуло вес традиционных колдовских ценностей и, естественно, спровоцировало массу сплетен. Нечего и говорить, что приятного в этом было крайне мало, даже если Гулльвейги и хотели бы не обращать на шепотки внимания.

Впрочем, казалось бы, шум уже успел улечься, но не тут-то было. Какие боги привели Лойи к стенам центрального банка Боргарнеса и вручили ему в руки баллончики с краской – непонятно, но раз уж сегодня они так удачно встретили трёх барышень из этого в прямом смысле забытого богом клана – почему бы не надавить им на больную мозоль еще разочек? В конце концов, всем следует думать, прежде чем нарушать вековые традиции.

– Знаешь, в последнее время, я слышала, дела у них идут не очень. Всё-таки не каждый день лишаешься благодати, которая годами держала твой клан на плаву. Я даже понимаю их главу, цена, вероятно, была назначена очень высокая, раз он повёлся на такую откровенную глупость. И как теперь терпит, бедный! Или, может, ему пришлось приютить ее в счёт какого-то долга?

Поблескивающими от азарта глазами Фрейя наблюдала за реакцией дочерей Гулльвейг. Она предвкушала занимательную словесную перепалку. В конце концов, тут же собрались леди. Все, кроме одной.

– Ты только представь, какой это стыд. Она ведь наверняка ничегошеньки не смыслит в нашей магии. Да и чего еще ожидать от колдунов с континента? – тут Фрейя перешла на громкий выразительный шёпот. – А уж какие пугала приезжие ведьмы с виду! Не дай Ньерд привидятся в кошмарном сне!
И даже если они сейчас и переходили черту дозволенного, весеннее солнце и хорошее настроение уже не давали остановиться и присмирить свой нрав.

Лойи смерил девочку взглядом. По всему, сделка получалось не слишком выгодной. Например, если бы ему предложили золото по чьему-нибудь весу, он лично проследил бы за тем, чтобы эту гирю для начала как следует откормили. Здесь кто-то явно кого-то обдурил, но не следует слишком многого ждать от главы клана, лишенного своей денежной благодати. Ничего удивительного, что он совершал такие глупые ошибки. Мироздание еще раз продемонстрировало, куда двигаются в темпе марша гулльвейги.
- Значит, я не ошибся, и Хаувардюр от безнадеги поторговывает местами в клане. У меня есть парочка знакомых смертных, которые не против приобщиться, пожалуй, дам им его контакты. Как думаешь, Фрейя, Совету это понравится? По-моему, они будут просто в невероятном восторге от такого стартапа.
Нет, разумеется, он не собирался идти к совету с этим, да и для того, чтобы понять бессмысленность сказанного, ума хватало. Он собирался решить вопрос здесь и сейчас, точнее, начать - вопрос, который уже давно требовал решения. Сейчас ситуация балансировала на грани, и как бы ни хотелось кое-кому на этой же грани и остаться, у Лойи был свой взгляд на проблему. Ветер изменился и дул теперь с запада, а это говорило лишь об одном: все перемены сегодня - во славу Хель.
Если бы она просто была чужой - это можно было бы понять, может быть, это можно было даже принять - рано или поздно им всем придется признать необходимость выйти за границу своего тесного острова. Если бы чужой была только ее кровь, ее имя, ее язык...  Многим хуже было то, кого она тащила за собой, о чем не стеснялась заявить. Он подошел ближе, но не настолько, чтобы его можно было бы обвинить в нападении и не торопясь начал обходить ее по кругу, заглядывая в глаза и не стирая с лица презрительной усмешки.
- Скажи мне, ублюдок, который носит имя дочери Гулльвейг. Когда ты в последний раз говорила с той, которую зовешь своей матерью? Когда была в святилище и приносила жертву? Не ради выгоды, а из благодарности за то, что она закрыла тебя тенью своего крыла? Хватило ли хоть раз смелости у тебя, чтобы заглянуть ей в глаза и сказать, что твои боги - это Хадур и Иштенанья?
Сложно, чертовски сложно не сорваться и не ударить. Обвинения в трусости и неприкрытая констатация того, что она, именно она по капле отбирает благодать не у своего клана - у всей Исландии. Из-за такого же ублюдка, как эта, погибла Аника. Она приехала сюда, чтобы другие забывали богов, а для бога нет ничего страшнее, чем быть забытым. Она прибыла для этого, даже если сама не понимала, даже если ее вели те самые, другие. Она прибыла - но неужели преуспела?
При упоминании Гудрун, Лойи бросил быстрый взгляд на Фрейю, молча спрашивая ее, понимает ли она, о чем речь? Если бы только можно было поверить в то, что это просто ложь, клевета, но это не было ни тем, ни другим, увы, он знал это наверняка. И все же, кто? Предатель Свейн мог бы, что ему было терять? Но ведь мог и Магнус, мог и Асгейр. Одни чувства нередко появляются лишь для того, чтобы посмеяться над другими, теми, которые раньше казались абсолютными и незыблемыми.
Может быть, он и отступил бы сегодня для того, чтобы выяснить наверняка, чтобы принести Гудрун предупреждение, но как только эта мысль приходит в голову, иноземка убивает ее одним ударом. На мгновение в глазах темнеет, но только на мгновение, а потом мир как будто приобретает тройную четкость и контраст. Хельсон нервно облизывает пересохшие губы и думает лишь о том, что не имеет права вытащить оружие. Это не-право он ненавидит сейчас больше всего на свете. Обратный отсчет уже начат - не на секунды, на слова. Сколько еще  может быть сказано в сторону дарующих силу? В самом деле, он уже и сам хочет проверить.
- И стоило оно того? Болдо... - ну и имя - смог дать тебе больше того, чем одаривала Гулльвейг? Сможет дать лучший приют после смерти, чем дает Хель? Скажи мне, ублюдок, ты не жалеешь об обмене? Если что, ты только попроси - и я приведу тебя,  - он кивнул на ребенка, которого любящая мать не соизволила увести сразу, как почувствовала опасность - если, конечно, ей хватало ума почувствовать, - и его тоже, к истинным богам.

- Дети Богов, так кичащиеся своею связью с ними и чистотой своей крови забывают заветы Высокого и нападают на заведомо слабых, потому что равных по силе и крови им не потянуть, или потому что сами не так далеко ушли от тех, кого называют бастардами и потому заветы эти им попросту незнакомы? – голос Ингрун тих и спокоен. Она складывает руки на груди, явно давая понять, что ее не задевают слова детей. Детей глупых, вздорных, неосторожных и не понимающих слишком многого. Для них мир разделен на черное и белое, никаких оттенков, никаких полутонов. Бастард есть бастард и не имеет значения, чиста ли его кровь, был ли он рожден в любви и приняла ли его семья. И Троя, и Эржебет – приняли. Кровь их была чиста, хоть они и были зачаты от чужестранок. Они были и оставались братом и сестрой самой Ингрун и всем законным детям Хавардюра. Им не повезло быть чистокровными исландцами, зачатыми в законном браке. Умаляло ли это их в правах по колдовским законам страны, чьей частью они стали? Да. Бастарды здесь были бесправны. Умаляло ли это их значимость в глазах семьи? Нет. И лишь только поэтому Лойи и Фрейя должны были ответить за свои слова. На одном лишь их примере можно было успешно продемонстрировать, как дети Гулльвейг способны стоять друг за друга вне зависимости от степени общности крови, национальной принадлежности и мнимых прав. Верность семье делала их куда более близкими к северным Богам, чем хотели казаться подростки из дома Хель и Ньерда.
Девушка делает шаг вперед и заслоняет собой сестру с племянником. В жесте этом кроется не только желание защитить Эржебет и ее сына, но и желание прервать перепалку, которая могла перейти разумные границы и привести к тому, что сестра скажет лишнее. Лишнее настолько, что покровительство чужих Богов ее не спасет, ибо не было на исландской земле иного Бога, кроме Одина, кто смог бы защитить Эржебет от гнева Гулльвейг.

- Знаете, говорят, что когда Боги хотят наказать колдуна, они наказывают его безумием, - едва в воздухе повисло секундное молчание, в разговор вступила Криструн, которая предпочитала держаться подальше от любого рода конфликтов, чем бы они ни были обусловлены. Вельва должна была уметь прорицать и держать язык за зубами. С обеими обязанностями девушка прекрасно справлялась, а внутренние и внешние конфликты старалась игнорировать. Поэтому она так легко приняла в доме новых родственников, поэтому же не считалась с глупыми условностями и рассуждениями о том, были ли ее брат и сестра бастардами. Их отец решал – были ли. Никому не должно было быть дела до решений отца, до его усмотрений по тем или иным вопросам. Тем более – заносчивым золотым детишкам своих славных кланов, которые соображали так туго, что даже не понимали, что в скором времени от этих кланов останется лишь пыль и либералам не придется прикладывать к этому никаких усилий, потому что консерваторы выродятся сами, без чьего-либо вмешательства. В контексте этого факта, Криструн не то, чтобы не стыдилась появления своих иностранных брата и сестры. Она этим гордилась, потому что они были свежей кровью, глотком воздуха в смраде вековых традиций кровосмешения и вырождения. Оскорбления в их сторону были не неуместны. Попросту глупы.
- Очевидно, что наше наказание с потерей благодати – ничто, по сравнению с тем, что Боги решили сделать с вами. Ведь только безумец решится, подобно смертному, малевать на стенах чужой собственности неуместные слова, не так ли? – интересуется Криструн совсем тихо, равняясь со старшей сестрой, - Человек, не лишенный разума, сидел бы прошедшей ночью дома и рассуждал над куда более важным вопросом: как скоро количество кровосмесительных выродков среди консерваторов пересилит количество мало-мальски разумных колдунов и можно ли это как-то исправить? – она коротко усмехается, презрительным взглядом обводя фигуры оппонентов, - Впрочем, почему пересилит? Пересилило. По вам двоим очевидно, что вашим родителям скрещиваться не следовало, чтобы у них не родились вы. Может быть, Гудрун была права, когда легла под другого с тем, чтобы родить хоть одного нормального сына? Который, к слову, понимает необходимость разбавления родственной крови, разделяет идеи либералов и нередко захаживает к нам на чай. И не только на чай.

Смех Эржебет слышен даже из-за спин ее сестер. Она заливается звонким хохотом, довольная не то самим фактом стычки, не то тем, что за нее вступились сестры, не то унижением, которым подвергли себя эти двое одним тем, что ввязались в перепалку, из которой им не выйти победителями. Она поглядывает на брата и на лице ее блуждает ухмылка, которая не предвещала ничего хорошего ни концу этой встречи, ни двум зарвавшимся детям дома Ньерда и Хель. Колдунья всего на минуту поворачивается к сыну и отправляет его к близлежащей поляне с тем, чтобы он собрал цветы, не испытывая страха, не заботясь о том, что вскоре будет заботить его мать. Убедившись в том, что мальчик стал увлеченно рвать вереск, складывая его у дороги, Эржебет приблизилась к тем, кого она навсегда решила научить хорошим манерам. Заодно и доказать, что Гулльвейг на этой земле приняла их не хуже, чем тех, кто жил здесь веками.
- Посмотрим, как твой Бог защитит тебя от этого, - обращаясь к девчонке Ньердов, произнесла девушка, раскрыла ладонь и буквально сдула с нее нечто невидимое. Удача Фрейи Ньердсон испарилась в одночасье, оставляя ей шансы запнуться об собственные шнурки и разбиться на смерть о ближайший камень.

Трой – не большой любитель вступать в словесные перепалки. Он был из тех, кто всегда доказывал свою правоту делом, а не словом, готовый в любой момент утвердить свое право находиться на этой земле вместе со своей семьей силой, а не пустой болтовней, ради которой здесь собрались эти напыщенные болваны, из кланов, не стоивших и выеденного яйца. Вот почему мужчина стал тем, кто не сказав ни слова, обменявшись с сестрой лишь короткими жестами, перешел к активным действиям. Короткий пас рукой и вот Лойи уже корчится от боли. На лице его больше нет усмешки и того высокомерия, что доселе презрением играло в его глазах.
- Больше нет желания шутить с детьми Гулльвейг? – шипит он, усиливая нажим, но не настолько, чтобы позволить юноше отключиться от испытываемой им боли, - Так где же твоя Богиня сейчас, Лойи из дома Хель? Или она способна заботиться только о мертвых, потому что сама уже давно мертва?

Ингрун не хотела этого. Не хотела, чтобы взаимные оскорбления вылились в нечто большее, перешли разумную грань, потому что знала, что стоит пролиться хоть капле крови и этого уже не остановить. Она не думала и даже не желала предполагать, что инициаторами начала стычки станут ее брат с сестрой, но стоило этому случиться и отступать было уже некуда. Покинь она их сейчас, какая из нее сестра? Оставь она их в бою, как может она говорить, что чтит, любит и уважает свою семью? Дома их ждет серьезный разговор и они понесут ответ за свою несдержанность. Но сейчас ей надлежало поддержать Эржебет и Троя, обезвредить противников и уйти отсюда, как можно скорее. Без фатальных последствий для обеих сторон.
Взмахом обеих рук колдунья поднимает корчившегося в муках юношу в воздух и отправляет его в недлительный полет до ближайшей стены каменного здания, разумно полагая, что с него хватит и этого.

Она не знала их имён – это всегда было лишним. Вообще всё, что Фрейя знала о Гулльвейгах, ограничивалось короткой сводкой данных о главе и наследнике, а также о численным составе их семьи, если не брать в расчёт известные факты. Их ни к чему было разделять – все они, как одно, были предателями. В Исландии существовало не только разделение на либералов и консерваторов, нет, внутри каждой из этих структур существовали разные течения и направления. Гулльвейги в этой иерархии представлялись падалью.
В сущности, их праматерь была колдуньей, а не одним из Божеств, хоть и оставалась частью Северной Традиции, но этот момент обсуждать сейчас было ни к месту точно. Древняя злая ведьма была этой земле ближе, чем незнакомые Болдогашсони и Иштенанья, чем Боги, хранившие туманный Альбион, из которого, кажется, прибыл старших из их бастардов. Их самой главной проблемой была не кровь, а отсутствие понимания.

Именно из-за этого слова одной из блондинок о заветах вызывают у Фрейи только смех. И это действительно забавно, не более того. Они не только знакомы с заветами Богов, они живут ими, дышат, пусть иногда наплевав на здравый смысл или на классические законы. Они воспитаны с тем, чтобы родная земля принимала их независимо от того, насколько будет сильна их магия и высоки навыки.
– Да ты же сама называешь их слабыми. Неравными нам по силе и крови. А кто тогда равен? Ты? Если только твоя кровь еще не прогнила, – когда в беседу вступают законные наследники Гулльвейгов, Фрейя почти уверена в том, что дальше слов дело не зайдет. Дочери Хавардюра старались оставаться спокойными, какой бы бред они не несли, и это было даже хорошо. Словесная перепалка распаляет, но они точно знают, что закатывать рукава и пачкаться в крови – непозволительная роскошь для тех, чьи решения имеют хоть какой-то вес. Она почти уверена в этом, слушая пространную речь второй блондинки о безумии и сдерживаясь от того, чтобы взорваться, когда та доходит до нового упоминания матери. Она проклянёт их потом, дома. Она попросит ей помочь кого-то из старейшин и тогда Гулльвейги еще долго не смогут найти причину сваливающихся на них неприятностей. Она сделает так, что у блондинки отнимется язык, которым она позволяет себе попирать честь ее матери, но всё это – позже, не сейчас. Повеселились и хватит. Она почти...
– Однажды таким чаем вас и отравят.
... почти уверена. Ровно до тех пор, пока девчонка не отсылает ребёнка подальше от места стычки. Пока она, зашедшаяся хохотом, сродни безумному, не раздвигает сестёр, чтобы подойти поближе. Пока не решается на то, чтобы сделать удар первой.

Это удивляет. Ещё больше удивляет, что эффекта от короткого и странного жеста дочери чужих Божеств, кажется, нет. Во всяком случае, сначала. Впрочем, времени на размышления о природе её колдовства не остаётся, когда единственный мужчина в стане Гулльвейгов резко переходит к активным действиям. Его короткий пас – и глаза Фрейи на секунду застит пелена страха. Бояться за себя у нее получается на порядок хуже, нежели за других, и это, увы, не самая лучшая черта. Пока Трой произносит свою пламенную речь, она не мешкает, оставляя дар обдумывать свои действия до более подходящего случая, и вкладывает все силы в то, чтобы впечатать его в стену. Казалось бы, нет ничего проще: он не готов закрываться никакими щитами, а она управляет лишь стихией, и ей нужна только ничтожно малая часть того, что может аэрокинетик.

Прицел почему-то сбивается, и вместо, в сторону которого направляет руки Фрейя, в стенку ощутимо, но всё же недостаточно сильно, влетает та из двух блондинок, что говорила о чаепитиях с одним из сыновей Ньерда. Ей, конечно, так и надо, но сосредоточиться на этой мысли не выходит, потому внутри резко становится как-то пусто, как будто из ее тела вынули какой-то важный орган, но оставили жить. Магическим всплеском Фрейя исчерпывает тот ничтожный запас удачи, который остался у нее, не украденный подлой магией чужестранки. Она сама поймёт это только чуть позже, а пока...

Пока она сталкивается с ненавистью в глазах Эрж.