Lag af guðum

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Lag af guðum » Игровой архив » Из глубины


Из глубины

Сообщений 1 страница 12 из 12

1

ИЗ ГЛУБИНЫInto the sea of waking dreams I follow without pride (c)• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •

http://storage2.static.itmages.ru/i/17/0614/h_1497438555_5743900_5e3847ea59.jpg

Участники эпизода: Альда Хельсдоттир, Тейнгилль Хельсон
Время и место действия: 1992 год, Святилище, родовой замок
Краткое описание событий: После того, как во время транса Альда едва не истекла кровью, поранив сама себя, в ней поселяется неодолимый страх искалечить себя снова. Ей страшно выйти из дома и даже лишний раз пошевелиться; и чем дети Хель побеждают страхи, как не еще большим страхом...

+1

2

Просторная комната в родовом поместье вмещала всё, что могло потребоваться взрослому человеку, но черные шторы и старое зеркало в кованой раме на стене, огромная кровать, застеленная тяжёлым чёрным бархатом - это было всё слишком большое для пятнадцатилетнего подростка. И когда выключали свет, комната казалась безграничной, потерянной в мраке, реальным был только страх Альды, сковывавший смертным холодом члены, застревавший криком в горле.
И очень холодно, хотя горничная уже приготовила для молодой госпожи аж три пуховых одеяла: девочка заматывалась в них, старалась прижать колени поплотнее к груди, закутывалась как в кокон, глядя из него перепуганными глазами куда-то вперёд, в темноту, которая хранила в себе множество опасностей. И она была одна.
Движения стали скованными и резкими из-за того, что на каждый шаг ей приходилось прикладывать неимоверные волевые усилия перебарывая ощущение, что снова что-то произойдет, только в этот раз её не откачают. Страшно было не умереть, страшно было умирать. Она ещё помнила, как лежала в лужи собственной крови, смотрела на то, как её становится всё больше и больше, но не могла ничего сделать.
Она перестала брать в руки стеклянные предметы, столовые приборы и перешла на какие-то овощи и фрукты, которых отчаянно не хватало растущему организму для нормального функционирования, потому что есть по-варварски мясо руками ей не позволили, она ведь наследница и должна быть всем примером. Из-за этого участились головные боли, становилось ещё холоднее и страшнее.

Страшнее всего было в Святилище к величайшему стыду вельвы: она теперь настолько боялась любого острого предмета, который, как ей казалось, неминуемо причинит ей вред, когда все уйдут и некого будет позвать на помощь, а она снова будет лежать и истекать кровью, что весь ритуал тряслась осиновым листом. Больше всего ей хотелось расплакаться и броситься к отцу под защиту от всего, что оживало благодаря богатому девичьему воображению. Но Альда знала, что за это даже её могут отругать, а потому стояла ни жива, ни мертва, не сводя огромных глаз с ритуальных ножей и украдкой комкая кромку рукава.
Ещё больше она боялась закрыть глаза, потому что тогда она не могла бы даже защититься и закрыться руками. Ей чудилось, что нож с хрустом вспарывает её плоть, а не жертву на ритуальном камне, чувствовала за других боль как свою. Она и чувствовала свою, а руки были ледяными, как лёд.

После служения, когда всё венценосное семейство уже собиралось покинуть Святилище, Альду отозвал один из жрецов, Тейнгилль. Девушка уже знала о том, что он умеет считывать страхи, поэтому не пыталась отпираться, когда тот констатировал факт, только угрюмо смотрела исподлобья, но когда тот предложил помочь, растерялась и задумалась. Тейнгилль был её старше на добрых двадцать один год, но выглядел так же, как и она - подростком пятнадцати лет, а потому с ним было проще, она не испытывала такого жгучего стыда, как если бы к ней подошел Торстейн с замечанием. Помощь от жреца Хель - большая честь, от неё не отказываются, но у девочки ещё к этому примешивался благоговейный восторг невинной детской влюблённости, когда распирает от гордости, что богиня выбирает лучших.

Теперь Альда сидела на кровати уперевшись побдородком в колени и мерно раскачивалась взад-вперед. Комната всё равно казалась огромной.
- А больно будет? - шумно втянув воздух носом, девочка по-птичьи наклонила голову набок и посмотрела на жреца с полным доверием. Она старалась выглядеть уверенной и решительной, но её бил озноб. Чтобы не так сильно было видно дрожь, Альда обхватила колени руками, и закусила губу, но тут же с отвращением мотнула головой - от старательности прикусила до крови. Это всколыхнуло с новой силой её страхи. - Ты будешь рядом, да? А если что-то пойдёт не так? Говорят, во сне можно умереть. И если умереть там, то и здесь не проснуться, а я не могу уйти, я же вельва, а Тинна уже старенькая и скоро отправится к Хель. Мне нельзя умирать так рано. А что если у меня не получится, а станет только хуже?
[AVA]http://i.imgur.com/YbQgemb.jpg[/AVA]

Отредактировано Alda Helsdottir (2017-06-14 23:14:43)

+1

3

- Конечно, я буду рядом, - Тейнгилль улыбнулся Альде легкой, светлой улыбкой. – Что за вопросы ты задаешь? Разве бы я был здесь, если бы волей Богини было призвать тебя к себе? Ты нужна Хель здесь, и ты не умрешь этой ночью, Альда, потому что ты в моих руках.

До этого он стоял посреди комнаты, заложив ладони за спину, как приглашенный в гости однокашник, дивящийся массивному старушечьему убранству. Теперь - присев на край кровати, положил узкую ладонь поверх запястья вельвы и мягко, но непререкаемо расцепил замок ее стискивающих колени объятий.

- Ты в моих руках, - повторил он. - Ложись и засыпай спокойно. Тебе не будет больно - только очень страшно.

Ни один человек после этих слов не уснул бы беспечно-быстро, и тем более – девушка, звенящая от ужаса как грозящая порваться струна. Но такими и были руки Тейнгилля, даже в нежности своей лишь подталкивающие с края бездны в бесконечный полет вниз, в ледяную пустоту. Всякий яд - лекарство; Торстейн исцелил тело Альды, даже не оставив шрамов на коже, но вместе с кровью из нее утекло слишком много силы, которая не вернулась с переливаниями через пластиковую трубку. Страх от бессилия поселился в ней разъедающей разум отравой, и мог остаться навсегда, как у эпилептиков, не имеющих мужества выйти из дома из-за боязни приступа, и быстрее всего, лучше всего для дочери Хель было привить этот яд ядом. Тейнгилль делал это из жреческого долга оберегать дитя, избранное богами помнить весь мир и однажды возглавить дом, но не только поэтому. Еще ему было интересно, как больно и ярко, как безумно может быть в подсознании вельвы, таким близким к бурлящему и яростному потоку времени.

Торстейн сказал бы, что это слишком опасно, но Торстейн уже давно не мог ему указывать. И не было вовсе никакой опасности – Богиня держала его за плечи.

Дождавшись, когда Альда послушается его и вытянется, белая, на черном погребальном бархате, он встретился с ней взглядом и снова улыбнулся хрупким призраком-стражем у изголовья, а затем ободряюще кивнул: закрывай глаза.
Маковый заговор, прочитанный нараспев звонким мальчишеским голосом, просыпал на веки вельве невидимый темный песок, и через полминуты ее скрученные напряжением мышцы расслабились, дыхание стало ровным, а лицо приняло совсем детское выражение.
Тейнгиллю не обязательно было приезжать в Поместье, чтобы войти в ее сон – он мог бы сделать это и из Святилища. Но для Альды он сделал исключение. Сейчас они были сверстниками, и, глядя на нее, он подчас испытывал жгучие уколы ревности: это был возраст, после которого люди от него уходили. Они продолжали приходить в Святилище, и он продолжал давать им благословление, но они уходили лично от него.
Иногда ему не хотелось их отпускать. Как Альду.

Но Альда все еще лежала на кровати, и черные складки покрывала струились вниз и тянулись по полу в темноту, растворившую углы и стены. За стенами была пустота, и она тоже была черной, и уходила на долгие мили вперед. Где-то наверху и в стороне, далекое, как созвездия на небе, но вместе с тем осязаемо-близкое, шевелилось и издавало треск трущихся друг о друга чешуек гигантское змеиное тело. Росли, пробивая землю и сложенные кости, корни. И все это было одной детской комнатой в родовом замке Хель.

На плечо севшей в кровати девушке беззвучно опустилась белесая птица-альбинос, мерцающая чуть слышным мертвенным светом.

- Пойдем? – юным голосом спросила она.

+1

4

И она ему верила. Сложно не верить светлому и звонкому мальчишке, который смотрел и говорил так ласково, что ни одна девица не смогла бы хотя бы на секунду не остановиться, чтобы послушать. Невозможно было не верить жрецу - грех. Альда вымученно улыбнулась, послушно вытягиваясь на кровати и сжимая губы в тонкую линию - нужно быть мужественной и залпом выпить весь яд. А если будет очень страшно, то это уже на самую капельку легче, потому что об этом честно предупредили.
А потом пришёл Сон.

- Пойдём, - она узнала Тейнгилля в образе птицы, погладила по перьям и встала с кровати. А вокруг были корни, прораставшие из костей, а на ветвях деревьев росли черепа. Из-под корней бил ключ, завивался вокруг, кружился и уносился прочь. Из него вставали бледные тени, появлялись призраки прошлого и будущего, прозрачным туманом были их рты, а крик не достигал ушей. Нельзя услышать, если не захотеть.

Нужно идти вдоль реки по узкой кромке берега, которая осталась от всей её погребально-траурной комнаты и кровати с черным покрывалом из бархата. След в след, аккуратно, чтобы не свалиться в бурлящий поток, который ширился и жирнел, призраки смотрели всё более и более нагло, призывно - река Времен всегда была готова поживиться живыми, затянуть в пучину, обглодать до костей и выплюнуть обратно сломленными безумием от лишнего знания. Вельвы рано осознают, как вредно знать слишком много - это куда опаснее неведения.

В какой-то момент всё вокруг становится рекой, а видения настойчиво рвутся на поверхность, желая быть услышанными, вынесенными людям, а от того становящимися непреложными и неизменными. Тысячи линий, но верной окажется та, которую родит вельва, воплотив её силой воли в жизнь. Под тёмной прозрачной водой тысячи ртов корчатся и требуют, Альда этого уже не боится, как и того, что в эту реку нужно войти.

- Пойдём, - она повторяет уже менее уверенно, заходя по колено в воду и опуская в неё руки. И вода тянется к ней кровавыми лентами, ошметками человеческой плоти, жадными трясущимися руками каких-то людей, жадными поцелуями встающих из воды мертвецов и нерожденных. Где-то среди них есть будущий муж и не один, где-то среди них вся родня, которая однажды умрёт. Для неё она уже родилась тысячу раз и тысячу раз умерла. Здесь же смерть Тейнгилля, но не сегодня, ведь пугать они пришли не его.

Вода с рук стекает глубокого рубинового цвета венозной крови. На руках, как браслеты, появляются следы от залеченных порезов, и вода устремляется к ним, время обращается вспять, встаёт на дыбы, покоряясь воле провидицы, швыряет их снова в комнату Альды.

Здесь тихо, совсем тихо, а на столе стоит белая фиалка в тяжёлом стеклянном горшке. Всё повторится, поэтому Альда оглядывается и падает в сон во сне, снова погружаясь в тот транс. Со звоном бьётся стол, разбивается горшок, а фиалка обрызгана кровью. Там, где-то на фоне, можно увидеть, если присмотреться, знакомые лица в каком-то бою. Время останавливается, рассыпается на тысячи осколков, которые хищно зависают в воздухе, нацелившись на молодую вельву, под ногами вместо пола что-то мягкое, сыпучее, словно песок из горшка с цветком пророс здесь вулканическим пеплом. Осколки щерятся и блестят черным серебром, в них тысячекратно отражается распластанная по земле девичья тонкая фигурка и кровь, очень много крови - из того ли сражения, что всё ещё идет на фоне?

[AVA]http://i.imgur.com/YbQgemb.jpg[/AVA]

Отредактировано Alda Helsdottir (2017-06-19 23:56:19)

+1

5

Тейнгиллю нравится во сне Альды. Здесь торжественно, много пространства и еще больше - времени. Не то что у некоторых, сны которых приходится собирать из тысячи кусочков паззла одного и того же цвета. Он старается всегда оперировать тем, что уже есть у сновидца в голове и подсознании, потому что привнесение чего-то абсолютно чужеродного может вызвать у мозга отторжение, и тогда начинается борьба. Когда-то это было весело, но он уже перерос тягу к бессмысленным дуэлям. Он собирает ключевые места, застрявшие страхи, людей без лиц, лестницы без пролетов, мертвых родственников и отпечатавшиеся кадры из просмотренных фильмов, иногда – поднимает то, что есть в глубине памяти, но обычно не всплывает на поверхность. Если он и создает новое, то только из подручных материалов. У кого-то материалы скудны и лежат мертвой колодой, кто-то видит сны блеклым ускользающим дымом (в этом, впрочем, есть своя красота), но дар и проклятие вельвы – это ее бесконечная память, которую нельзя убрать в коробку. О себе, о других, о местах, которые были, о местах, которые будут. В ее сне можно выстроить не один мир – но Тейнгилль здесь не за этим.

Наверху, в реальности, он сидит рядом со спящей. Глаза его открыты, он не спит и даже при желании может верхним слоем разума отвлечься на то, что происходит вокруг, но предпочитает этого не делать. В поместье он в безопасности, пусть и не так, как в Святилище, и строго-настрого приказал никого, даже главу клана не пускать в покои наследницы. Его транс не должны прерывать – Альде он нужен там.

Итак, Альда вошла в Реку, не страшась ее. Но не собственное призвание ее пугает – его она уже приняла с достоинством. Когда-то в более раннем детстве она боялась их – тянущих к ней из темноты руки мертвых людей ночью, и тянущих к ней руки мертвых людей, которые еще живы, днем. Для Альды все они мертвы, даже неприкосновенный жрец Хель, за которым Богиня придет сама и возьмет за руку, чтобы забрать туда, где никто его больше не покинет. Это делает ее ужасно одинокой, и Тейнгилль знает ее детский страх: она одна, и вокруг нет никого и ничего живого.
С тех пор она подросла, научилась ходить по следам, отсекая лишнее, и научилась видеть людей одним моментом. Огромная, относящаяся к ней как к драгоценности семья вырастила ее очень человечной и живой, даже слишком живой для клана Темной Матери.

Человечность и любовь к жизни и заставляют ее цепенеть от страха за плоть. Страх чувства беспомощности – унижает ее избранность.

На белых лепестках фиалки – капли крови и комья земли, на белой коже Альды – длинные глубокие порезы. Тысячи осколков висят в воздухе и сверкают гранями; если прислушаться, то можно услышать, что шум битвы идет из них самих. Там, внутри разбитого стекла, ломаются копья, стучат щиты, топоры врубаются в плоть как в мягкую древесину, и сверху носится с криком воронье. Длинную секунду ничего не происходит, лишь стекло, соприкасаясь со стеклом, издает тихий мелодичный звон – а затем на Альду проливается остро заточенный, точно нацеленный остриями дождь.

Осколки шпигуют ее тело шрапнелью.

Кровь больше не в отражениях – ее густая маслянистая пленка растекается вокруг тела вельвы ровным кругом, и остается стоять словно на каменном полу, хотя вокруг змеится барханами мягкий черный вулканический песок.

«Кровь не может уйти в землю, - беззвучно говорит птица, сидящая на низкой ветви, похожей на торчащую из песка руку покойника. Белые перья окроплены багровым. – Ты можешь обернуть время вспять, а можешь отпустить свою кровь вниз, к Богине. Что ты хочешь сделать?»

+1

6

Все провидцы безумны – только безумец решается узнать больше, чем способен вынести простой разум. Их разум вмещал в себя тысячи жизней до и после, рождение и смерть. Чем старше становилась Альда, тем сложнее становились её реакции на происходящие вокруг события, от радостных новостей ей могло захотеться заплакать, а от горестных новостей сердце пускалось в пляс. Это не безумие, безумие – это когда видишь не только событие, но и его предысторию и последствия. Безумие – это когда уже не можешь отличить прошлое, будущее и настоящее, потеряв ориентир, который неизменно должен был выводить из мрачных и жадных вод времени дочь Хель. Ей иногда хотелось спросить у вельв других кланов, как видят они, но не решалась, потому что тогда нужно было бы поделиться и своим сокровенным, своими мертвецами с пустыми глазницами и жадными руками. Это был её мир, дарованный богиней, и она ревностно оберегала его, не подпуская к нему никого лишнего. Сегодня было исключение.

Альда слышит гул, слышит крики – это её собственный вопль ужаса и боли, расколотый и расплесканный на тысячи осколков, что зависли над ней роем разозленных диких пчел. И знание того, что это всего лишь прошлое, сейчас не имеет цены – настоящее только здесь и сейчас, в стремительно сворачивающихся белых лепестках, чернеющих под кровью, в беспомощности, потому что она не может изменить этот момент. Но в этот раз она может кричать, когда осколки вонзаются в её плоть. Где-то там, за пределами сна, в реальности, девушка содрогается всем телом в судороге от призрачной боли, но не просыпается.

Она чувствует голос, который, как страж у врат, задает ей вопрос, заставляя делать выбор. И этот выбор терзает её больше, чем тысячи глубоких порезов и вытекающая вместе с кровью жизнь. Жизни нет, она всего лишь мираж, вечна только смерть. Альда не боится смерти, её терзает боль решения – обернуть вспять время и, быть может, она сможет изменить сам ход событий, заставив убрать этот проклятый столик, который чуть не стоил ей жизни, или просто не подходить к нему, оставшись на кровати. Но где-то пульсирует, вместо венки на шее, знание сотен вельв до неё – время не прощает игр с ним, забирает потом высокую плату за обращение событий вспять извращая настоящее самым неожиданным образом. Невозможно проследить, как изменение одной незначительной ниточки может исказить всё полотнище времени.

Отпустить кровь к Хель? Это честь для любого из них, да и кто она, чтобы лишать богиню жертвы? Но ей больно, боль мешает принимать решения и заставляет по щекам течь слёзы и медлить с выбором. Время сейчас не на стороне Альды, злобно хихикает звенящей вдали битвой, от которой остались только звуки, тогда как тени рассыпались осколками и продолжали жалить её тело. Битва была внутри неё самой.

Я не хочу так.

Черный вулканический песок шипит под ней, едва заметно дымится от крови, которой становится всё больше, словно бы она погружается сама вниз, а не кровь уходит. Ещё немного и Альда захлебнётся своей же кровью, своей жизнью, а из лепестков ведьминской фиалки прорастают глаза, смотрят внимательно и осуждающе, призывая покориться.

Я пойду сама вниз.
Она не хотела подчиняться и выбирать, она хотела сама решать, и Река смешалась с её кровью, вышла из берегов, захлёстывая распластанную на песке девушку. Альда глубоко вдохнула мутный бульон из тысяч жизней и своей крови, закрывая глаза и погружаясь вниз, воздух розовыми хлопьями пены остался на тёмной поверхности. Там боль утихнет, там её больше нет. Альда уходила под Реку времени, куда один раз случайно заглянула в детстве, играясь с даром просто так. Теперь она понимала, что вместо неба там утекающее и не затрагивающее Хельхейм Время, в водоворотах которого барахтались все они.
[AVA]http://i.imgur.com/YbQgemb.jpg[/AVA]

Отредактировано Alda Helsdottir (2017-06-23 12:21:31)

+1

7

«Смелый ответ».

Когда-то он и сам говорил так же. Я буду решать сам. Я знаю свой путь лучше. Но он ничего не знал, и даже Альда, которая знает все, тоже ничего не знает. Она ничего не решает. Решают боги. А они, их дети, могут или с болью идти по их воле, или пытаться играть с ней в прятки, как делает сейчас вельва.

Но каждая уловка имеет свою цену.

Наверху на кровати Тейнгилль разжимает судорожно, до синевы, сжавшие в горсти покрывало пальцы, и ласково берет Альду за руку. Во сне мутная вода вымывает из ее ран осколки, и их воющие стеклянные лезвия плавятся в Реке, как леденцы в кислоте. Разбитое по ним видение глохнет и умирает – сотни ртов захлебываются и стираются с лиц, становящихся просто белыми пятнами, а потом и растворяющихся вовсе. Вода затягивает раны вельвы так же, как стянула эти рта и глаза, и пропускает ее вниз, сквозь толщу белесых призраков. На поверхности в розовой кровавой пене остается плыть только цветок фиалки, и на его лепестках медленно опускаются веки.

Боль уходит, и вместе с ней уходит звук.

В полном беззвучии Альда лежит на земле под высоким, недосягаемо далеким зеленоватым небом, в котором вместо облаков и гроз движутся неразличимые отсюда истории судеб. Битвы, семьи, любовники, мертвецы – все сливается в небе-реке в розовато-белесые течения и вихри, в которых не читается больше ни малейшего смысла, не вычленяется ни единого слова.

Земля под Альдой на ощупь гладкая почти как отполированный пол, не холодная и не теплая. Если присмотреться – это костяная пыль, спрессованная так плотно, что давно стала монолитом. Это не Хельхейм. Ни огромной тени от Врат, ни черного бездонного взгляда Богини не лежит на этой тверди. Не опускается туман, не шелестят кандалами листья Железного Леса; нет ни цвета, ни вкуса, ни запаха, ни боли…

- И времени больше нет, - заканчивает мальчишка в перьях-лохмотьях, сидящий на земле рядом с Альдой. Босыми пальцами ноги он пробует разворошить костяную крупу, превратив ее в песок, но сросшаяся масса не поддается. Во все стороны уходящая за горизонт пустыня без единого изъяна не допускает изменений. Тейнгилль запрокидывает голову, приложив ладонь козырьком к глазам и сощурившись. – Теперь оно всегда будет только там. Здесь оно ничему не нужно, потому что здесь ничего и нет. Иногда случается так, что ты идешь куда-то сама, но оказывается, что там, куда ты идешь, тебя никто не ждет.

Кровь пророчицы не ушла в песок, ее смыло водой, и в воде она растворилась. Конечно, Альду никто не ждал. Она сыграла в прятки, и спряталась ото всех – даже от своего дара, который остался там, над Рекой, вместе с ее ранами и криком. Здесь вельв не существует, потому что здесь нет ни прошлого, ни будущего; и теперь Альда идеальный, без трещин на коже, сосуд – но сосуд пустой.

Тейнгилль вздыхает.

+1

8

Единственное, что понимает и ощущает Альда – успокоение. Боль ушла, а вместе с ней страх, который с неё смыла вода, залечившая раны, избавившая от вечно маячившей на границе сознания и подсознания головной боли. Она просто лежала, даже не пытаясь открыть глаза, вслушивалась в мерное биение своего сердца, гулко отдававшееся в висках, и чувствовала… Ничего не чувствовала. Это было для неё новое ощущение, ни с чем непохожее, странное. Вельва не могла понять, нравится ей или нет, но если подумать, -  а мысли тут ползли так лениво и неспешно, - то без боли ей нравилось намного больше, чем с ней. Можно было вздохнуть не опасаясь, что грудная клетка разорвется от тысяч порезов, вспоровших её тело. Голоса в голове затихли, видения ушли.
Она чувствовала себя как-то иначе теперь, другим человеком.
Не открывая глаз, она провела рукой по поверхности, на которой лежала; кончики пальцев теперь ей заменяли глаза, все ощущения сосредоточились на них, но это ни к чему не привело. Тогда ей пришлось открыть глаза и посмотреть, куда же она на самом деле попала.
Альда лежала на спине и безразлично смотрела на зеленоватое небо, на уносящуюся прочь Реку Времен, на смутные очертания видений, которые теперь не тянулись к ней как месяц не евший старик к краюхе хлеба – голодно, жадно и одержимо. Плотный пол под ней из костяной пыли был идеально спрессован – она лениво повернула набок голову разглядывая попытки Тейнгилля отковырять немного костяной крошки. Он здесь был снова мальчиком, не птицей. Она снова лениво посмотрела наверх, в мутные зелёные потоки, но внутри ничего не отзывалось, она закрыла глаза, засыпая во сне. Сон во сне, почему бы и нет? Отчего-то казалось, что им совершенно некуда спешить, потому что невозможно спешить, когда нету времени.
- Нету времени, - она улыбнулась, потому что эта мысль, неожиданно, показалась ей забавной. – Какое чудесное место, где нету времени и боли, - она зачарованно смотрела на мутное зелёное небо. Ей было так необычно, так спокойно. Пустоту она по-детски путала со спокойствием, не ощущая границ и разницу между этими состояниями. Альда, наконец, села, подтянув к себе колени, всё с той же блаженной улыбкой и пустыми глазами, в которых отражалось небо. – Давай останемся здесь?
Это предложение звучит так естественно и разумно, что она не осознает, что хмурится и не понимает, что за мысль зудит где-то на краю сознания. Она отмахивается от неё как от назойливой мухи, но та продолжает откуда-то изнутри свербить. Ей кажется, что она слишком устала, чтобы двигаться куда-либо дальше, на самом деле она обессилена и пуста, поэтому ей не хватает воли двигаться дальше.
Где-то там, далеко отсюда, в поместье клана Хель, дыхание Альды становится всё глубже, сердцебиение всё медленней.
- Тебе нравится здесь, Тейнгилль? – она наклонила голову набок и по-птичьи разглядывала жреца. Кажется, Альда о чем-то важном забыла, и он служил напоминанием о том, ради чего они пришли сюда. – Жаль, что мы не можем никому больше показать это место. Хотя не знаю, хотела бы я делиться этим спокойствием с кем-то ещё или нет. Я устала, я не хочу никуда идти.
Ей удивительно. Из памяти медленно выветриваются все воспоминания, потому что там, где нет времени, нет ни прошлого, ни настоящего, чтобы остаться нужно стать чистым листом без единой отметки.
- Разве меня где-то ждут? – этот вопрос, внезапно, пробил толщу костяной пыли, которая успела скопиться в её сознании, остался болезненной занозой, потому что ответ пришёл сам по себе. – Меня ждут… Нам правда надо уходить?
Говорить с каждым словом становилось всё тяжелее. Возможно, потому что ожидание связано с временем, а времени здесь не было. Здесь было удивительного зеленоватого оттенка небо. Альда облизнула внезапно пересохшие губы, когда ощутила, что начинает забывать всё.
Она сидела и смотрела на бесконечное небо Реки Времен, а внутри неё расслаивались ужас, ощущение пустоты и безысходность. Альда закрыла глаза, зажала уши ладонями, потому что не слышала ни единого звука. Ощущение, что она забывает даже свою семью, её встряхнуло и пробудило, по рукам пробежала судорога от внезапно захлестнувшей паники.
- Оно всегда будет таким? Всегда?! Оно не переменится? – она резко вскочила на ноги, покачнулась, потому что даже тело здесь ощущалось иначе, замахала руками как птица с подрезанными крыльями. – Не хочу, не хочу, не хочу! Как отсюда выйти, Тейнгилль?
Она бросилась к жрецу, собираясь его бесцеремонно встряхнуть, но на полпути увидела один единственный обсидианово-черный осколок каким-то чудом уцелевший. Возможно, это не чудо, а очередной выбор. Альда смотрела на него широко распахнув глаза, тяжело дышала и не решалась подойти поближе, будто бы перед ней была ядовитая змея. Потом сделала шаг, другой – воровато, будто бы пыталась украсть что-то, - снова остановилась и облизала губы перед броском. Она воевала с самой собой даже в тот момент, когда осколок был у неё в руке.
- А что будет, если я убью… тебя? – напряжение, которое накопилось в ней, вылилось в полубезумную улыбку. Сознание безвозвратно начинало меняться, потому что принести себя в жертву не только на словах, но и на деле, пусть даже и во сне, можно только фанатично веря в свое действие и будучи психом. – Мне правда интересно, что будет? – она рассмеялась, но смех резко оборвался в один момент, Альда снова переменилась, жалобно посмотрела на Тейнгилля, потом на нож взглядом спрашивая, есть ли другой путь, хотя уже знала, что его нету. – Пусть так и будет, если этого хочет Хель.
Она снова рассмеялась, когда вонзила себе в сердце осколок размером с кинжал, а потом закрыла глаза и осела на землю.

[AVA]http://i.imgur.com/YbQgemb.jpg[/AVA]

Отредактировано Alda Helsdottir (2017-06-29 16:40:58)

+1

9

На несколько мгновений, когда дыхание Альды на кровати замедляется так, что практически останавливается, а пульс на запястье под пальцами Тейнгилля почти перестает прощупываться, жрец начинает испытывать тревогу. Мог ли он недооценить ее желание уйти от мучений, которые причиняет ей дар и служение?

Он не считает, что способен полностью понять ее бремя, но он родился с меткой на руке, и это делает их похожими. Он знает, что это такое – быть лишенным права забыться, как свойственно делать всем людям, и на время предпочесть попросту не думать о том, под чем все они ходят. Насколько они незначительны пред ликом вечных Богов, насколько уже свиты и переплетены их судьбы, насколько они на ладони. И смертные, и даже колдуны могут позволить себе смеяться, плакать, спорить о политике, считать свою любовь и ненависть центром мироздания, а богов и судьбу – лишь частью жизни, как отливы и приливы. Жрецы и вельвы лишены этого отдыха. Тот, кто видел Время, не будет жить моментом. Тот, кто слышал голос Хель, никогда не будет прежним.

Это все равно, что никогда не знать сна.

Во время службы Тейнгилль не теряет контроля над своим телом, как Альда во время видений, но он знает чувство его непринадлежности себе (оболочка для огромной, холодной, ужасной в своей красоте чужой воли). Он знает, как от давления лопаются сосуды, вызывая кровотечения и аурные боли в голове вплоть до зрительных галлюцинаций. Он знает одиночество, в конце концов. (Поэтому он не может понять, как жрецы в либеральных кланах способны отправить службу, завести машину и поехать на работу – смотреть на цифры в компьютере или давать людям советы, как избежать семейных ссор. Это не кажется ему неуважением к богам, но кажется банальным лицемерием. Зачем? Твой бог говорил с тобой в темноте между мирами, заполняя твои легкие своим голосом, а руки – смертоносной тяжестью своей силы. Зачем тебе притворяться, что ты принадлежишь этой маленькой насекомьей жизни?.. И точно так же его удивляет, что вельвы выходят замуж. Это кажется ему неестественным. Не Альда, конечно. Альда выйдет замуж, потому что она наследница).

Да, Альда – наследница, и ее семья для нее самый большой якорь. И страх того, что ее семья пропадет в тишине навсегда, вытряхивает ее из транса, грозящего увести ее физическое тело в кому. Она спросила, нравится ли Тейнгиллю здесь, и ответ на этот вопрос – нет. Это место, куда попадают по слабости, и спокойствие здесь превращается в бесконечную пытку. И, вслушавшись в безмолвие, съедающее без следа любой крик, вельва тоже это понимает.

Нет, он все рассчитал правильно.

Наверху Альда задыхается в приступе паники, вцепившись в руку Тейнгилля ногтями, но не в силах проснуться. Внизу Тейнгилль пожимает плечами, глядя на направленное на него острие.

- Если убьешь меня, останешься одна, - вот и все. Иногда убийство не того человека не решает проблемы. Оно только делает этого человека мертвым. Альда знает, кого она должна убить, чтобы вернуться.

Ее кровь вновь проливается на землю, и от этого в пустыне возникает первый звук. Глубинный скрежет сдвигающихся тектонических плит. Скрежет часового механизма и шагнувшей вперед стрелки. Пошедшее время.

Мальчишка птицей вспархивает в воздух, скрежет превращается в грохот, земля под руками вельвы головокружительно меняет угол наклона – и переворачивается, как коробка. В свадебном саване алых бусин Альда падает в небо – зеленое и полное шума, тянущее к ней тысячи рук. Она оказывается среди них, принесшая свою жизнь в дар своему предназначению и Богине, и теперь, омытая болью в руках Богини, эта жизнь неуязвима. Нити красных бусин протягиваются по воде паутиной – сетью для врагов, одеялом для родных.

Глоток воздуха.

«Что ты чувствуешь теперь?».

+1

10

Одной остаться она боится куда больше, чем боли. Действительно одной, лишенной даже своих вневременных паразитов, которые жрали из девочки жизнь, взамен даруя предсказания, которые она поднимала на поверхность Реки Времени как жемчуг - крупный, ровный, похожий на сгустки крови. Так она могла остаться в безвременье и без товарища - это было страшно.

Страшнее боли  пустота, потому что тогда исчезает она сама - невозможно было понять, жива ли она, умерла ли. Как понять, кто ты и какой, если вокруг Ничто? Страх одного вытесняет страх другого, вибрирует, гудит роем разозлившихся пчёл, когда пространство начинает невероятный кульбит, переворачиваясь, разрушаясь и создаваясь одновременно. Из этого гула рождается сила, толкающая вперёд.

Альда открывает глаза, раскидывая руки на манер птицы, с лёгкой завистью глядя на взмывшего вверх-вниз Тейнгилля снова белой птицей. Руки, что тянутся к ней жадно и ласково одновременно утаскивают снова на глубину, а зелёный становится красным. Снова мешается Вода с Кровью, только теперь вельва не прячется, она смотрит на все как-то по-новому и смеётся. Смех выталкивает ее из воды, бережно поднятую палачами, которые вдоволь напилось ее крови, теперь сытые и довольные они ласковей матери качающей новорожденное дитя. Все они - бесчисленно отраженное, разделённое и соединённое проявление Богини, все они ее часть, а она - часть всего. С рождением приходит смерть, с цветением приходит смерть - смерть не страх и не боль, а очищение, великое перерождение, бабочка, которая вылупляется из кокона, в который, как в склеп, заключает себя гусеница.

Альда теперь не стоит на берегу, она не погружена в Реку, она где-то между, удерживаемая кровавой паутиной, в которую превратилась ее жертва, которая стала погребальным покровом и тканью рождения.

"Что я чувствую?"

Альда рассмеялась, и Время под ней прогнулось, вжалось в несуществующее дно и уплотнилось; она наклоняется, чтобы зачерпнуть в ладони пригоршню воды и подбросить вверх.
Брызги разлетелись, но не упали, повисли в воздухе, начиная бешеный танец вокруг провидицы, мешаясь с ее смехом - звонким, совсем девичьим, острым, как тысячи осколков.

"Я чувствую боль, я чувствую силу, я чувствую время..."

Она чувствует, на самом деле, не совсем это, хотя это, без сомнения, - тоже. Альда чувствует биение чего-то куда более великого, чем человеческая жизнь, впервые задумывается о том, что Река Времени - это кровь и плоть Хель, что каждый раз Богиня приносит в жертву себя, чтобы защитить своих детей, послав ей видения, а она, в ответ, отдаёт ей свою плоть и кровь. Альда чувствует биение смерти, заключённое в жизнь.

"Я чувствую защиту Богини надо мной. И чувствую силу своей защиты над кланом!"

От упоения она почти пьяна, она чувствует себя бессмертной, живущей вечность. Не так важна оболочка - она вельва, Голос Хель, Голос не может умереть. И принадлежа разным, он всегда принадлежит Ей одной.
[AVA]http://i.imgur.com/YbQgemb.jpg[/AVA]

Отредактировано Alda Helsdottir (2017-07-06 22:34:49)

+1

11

Они ее часть, а она – часть всего.

«В этом и есть весь смысл. Здорово, правда?».

В комнате Тейнгилль улыбается, испытывая торжество от ее торжества. Оно полно и упоительно, как летящий с высоты и с шумом разбивающий о камни внизу водопад. Оно столь же древнее, сколь до крайности, до размывшихся границ, юно. Жрец видит в Альде сотворенный ими вдвоем жуткий для человека абсолют: сейчас она не боится вообще ничего.

Возможно, во имя инстинкта самосохранения, ей придется избавиться от части этой красоты, но это будет означать ее взросление, и это ей придется сделать уже самой, потому что Тейнгилль ей в этом уже не помощник. Пока же она – чистый Голос, принявший оболочку небрежно, как платье – абсолютно прекрасна.

Где-то между сном и явью жрец чувствует руку на своем плече. Она легка, потому что на ней нет ни мяса, ни кожи, но в то же время весит как все кости мира. Под этой скелетной пястью позвоночник Тейнгилля едва не ломается спичкой, и он чуть не падает - и во сне и наяву, - но принимает ласку с благодарностью. Богиня отнеслась благосклонно. Она многое позволяет ему во снах, потому что сама подарила ему способность их плести, и даже запретные бездонные сны вельвы, которые невозможно исходить до конца, не стали исключением.

Он едва слышно вздыхает: он будет скучать по этой реке, опоясывающей миры, и всем этим мертвецам, среди которых он уже успел расслышать голоса всех, кого заколол на жертвенном камне. Ему в первый раз думается, что они для него – как семья, даже ближе кровных родственников – потому что через их кровь на его ноже он напрямую связан с Хель.
Впрочем, он всегда сможет сюда вернуться, почему нет? Не слишком часто, чтобы не начать принимать сны за реальность, и не слишком обременительно для Альды. Надо будет попросить у нее разрешения. Потом.

«Все, что было, правда, и останется правдой, - бледно мерцающие птичьи перья отражаются во всех летящих каплях, которые несколько реальностей назад были осколками стекла. – Но сейчас ты спишь в своем сне, и тебе необходимо вернуться. Твоя черная комната осталась очень далеко. Найди ее, Альда».

Это последнее, что ей нужно сделать. Она может быть неуязвимой и перерождающейся, она может пребывать вечно, но она должна помнить, где именно ее место во времени и где ее ждут. Иначе однажды можно не вернуться обратно.

Или вернуться не в ту комнату. Черные отростки коридоров, пахнущих сырой землей, разбегаются от плота нитями новой паутины, и на конце каждого гигантского луча насажено по одинаковой комнате без стены. Неспящему взгляду различия в их деталях очевидно, но изнутри они кажутся близнецами. Фиалка. Резьба комода. Черный бархат на кровати. Он теперь не пугает тебя, маленькая провидица, правда?

Наверху Тейнгилль, усталый от касания Богини, не выпуская руки вельвы, клонится и ложится на постель рядом, и нет ничего естественнее и невиннее. Просто два спящих подростка.

+1

12

Альда по-новому осматривает свои владения, свою бесконечность, частью которой она является и сама.
Девять.
Девять лет она ходит к Реке Времени, девять лет пьёт из неё пророчества, отдавая взамен, капля за каплей, свою жизнь. Неважно, что там, в смертном мире, эту жизнь восстанавливают эликсирами и зельями, важно то, что здесь, где время сходится в одну точку, она всякий раз приносит жертву. Добровольно или исподволь - это жертва, которая выше человеческого понимания. А она не совсем человек, она сильнее, потому что ей слишком долго и много ещё требуется отдать своей богине. Она Абсолют.
"Это лучше, чем можно было бы пожелать!"
Это действительно лучше. Лучше в разы, несравнимо лучше - она сама уже умерла тысячи раз и тысячи раз родилась, обретая каждый раз новую оболочку, принимая новую форму. Ту, которая угодна Богине здесь и сейчас, но всегда оставалась переливаемой из сосуда в сосуд водой из Реки Времени. Плоть от плоти, кровь от крови, дочь Хель, её голос и её глаза. Для Альды это сравнимо с самым пьянящим вином - её сознание ещё слишком хрупкое, чтобы вместить в себя тысячи голосов, но увиденного не забыть. Она смеется, смех меняется, мир меняется, а капли разлетаются в стороны как искры. Ощущение собственной неуязвимости заполоняет разум, в котором не остается места для обычных страхов смертной колдуньи. Может быть только что-то одно. Она сама звенит как колокол, воздух вокруг неё расходится кругами, вода под ней прогибается, вжимается всё глубже и глубже; она создаёт и разрушает одновременно.
С последней вспышкой она опускается на берег глядя на птицу и по-птичьи наклоняя голову набок - найти свою комнату, найти своё время. Альда оглядывается на бесконечность прошлого и будущего перетекающих друг в друга в зыбком настоящем, самом нереальном из всех времён, и кивает.
"Каждому своё время."
Ей нужно вернуться в своё, отделить тысячи сущностей, которые слились в ней, чтобы найти маленькую вельву, затерявшуюся в настоящем на бархатном черном покрывале в слишком большой комнате. Голос и Носитель должны снова обрести друг друга.
И Альда снова ступает в реку времен, вытягивая оттуда воспоминания, нанизывая из на временную ось как жемчужины на нитку. Вот она видит склонившихся над ней Эльву и Оддгейра, внимательных и серьёзных, обступивших кроватку своей шестилетней дочери, к которой впервые пришло видение, ей тяжело, но она чувствует важность этого момента. А потом все сменяется, она видит торжество и радость, гордость в глазах отца - Богиня даровала ему вельву в дочери.
Ощущение полёта, когда её кружат на руках, и мерцание свеч.
Таинственные и темные коридоры Святилища, освещенные факелами.
Кьяртан, который пытается достать для сестры шоколад, чтобы доказать, что разница в четыре года ничего не значит - он её защитник, иначе быть не может.
Великолепный жеребёнок, прядущий ушами, которого ей подарил отец на день рождения. Его шкура ещё покрыта пушком, он маленький и упрямый. Говорят, что чем-то напоминает её. У него белая звезда на лбу и белые чулочки на ногах. Он великолепен.
Тётушка Гудрун, выводящая их в бескрайнее море. Кажется, ей нипочем шторм, её не тронут воды. Альде немного страшно, но она храбрится и старается не показать, что совершенно не уверена в том, что её не тронут волны.
Тепло, холод, пушистый снег. Насквозь мокрая одежда и снег в волосах после ожесточенной баталии.
Эльва, которая с самым загадочным видом протягивает ей сверток, а она уже знает, что там, смеется и хлопает в ладоши, потому что это - её первый личный кинжал. Она бросается на шею матери и зарывается лицом в её волосы. Наверное, когда она вырастет, она будет такой же величественной. Но, всё-таки, немного другой.
Парк, дорожки, покрытые осенними листьями, Тейр, который смеется и поднимает вопреки всем запретам их в воздух, окружает ими Альду, а потом, когда их становится так много, что она не видит лица друга, её что-то отрывает от земли. Становится страшно, страх тянет за собой другое ощущение полёта - она видит женщину, которая испугана, она падает. Он больше никогда не должен применять свои способности на ней.
Витки, витки, витки - воспоминания одно за другим, в хронологическом порядке, как лестница, где каждая ступенька появляется ровно в тот момент, когда пройдена предыдущая. Всякий раз - акт веры, но за верой якоря. По маякам, как корабль, она возвращается в свой порт - здесь и сейчас. Из общего проступают черты частного.
Из вечного Голоса появляется человек, у которого свой путь, независимо от того, сколько путей было пройдено до этого.
Альда знает, где она должна очутиться, как выглядит резной комод и белая фиалка, глаза которой закрываются, потому что открываются они у вельвы.

Девушка пробуждается резко, хватая ртом воздух, но тут же успокаивается, опускаясь обратно и расслабляясь. На губах блаженная улыбка.
- Я вернулась, - она не сомневается в том, что это её время и её комната. Путь ведёт к одной единственной реальности, каждое воспоминание отсекает несколько фальшивых.
Альда засыпает в тот же момент, как просыпается, не расцепляя переплетенных рук со жрецом: это уже другой сон, далёкий от величественной Реки Времен, всего лишь один из её ручейков, но они оба заслужили отдых.
Время неспешно идет вперёд, почувствовав точку отсчета.
[AVA]http://i.imgur.com/YbQgemb.jpg[/AVA]

+2


Вы здесь » Lag af guðum » Игровой архив » Из глубины


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно