Известная истина гласила, что если Боги хотели наказать человека, они наказывали его безумием.
В случае с Гудрун сошлись сразу две беды: она была беременна и она совершенно определенно сошла с ума.
Это стало не сразу очевидным клану, который вступил в войну в середине 1945 года, потому что большинство мужчин и женщин были заняты тем, что держали оборону Акранеса, защищали смертных, которые отказались от эвакуации и новость о том, что у их главы вскоре будет наследник была принята с энтузиазмом, но не приковала все взгляды к женщине, как это случилось бы, сообщи она, что ждет ребенка в мирное время.
Так или иначе, но первые слухи о том, что глава дома хочет нюхать подвал, есть сырую картошку на ужин, закусывая ее черничным мылом и спать в кровати для чего-то обложенной лимонами, всерьез восприняты не были. С большим интересом разошлись вести о том, что Гудрун потребовала остановить рыбную ловлю в порту и сжечь все сети, потому что от запаха рыбы ее тошнит, а она итак большую часть времени проводит в уборной из-за токсикоза. В клане определенно потянуло бы бедой, если Рагнар не предложил бы жене воспользоваться его мозгами за неимением у нее собственных и переехать в дом в центре города, подальше от порта, где рыбой совсем не пахло. В том, что с главой клана действительно что-то не так, в доме Ньерда поняли, когда на очередной осмотр доктором она пришла с огнестрельным оружием в руках и отказалась сдавать его при входе на основании того факта, что врач может попытаться украсть ее сына. Никакие разумные доводы о том, что невозможно украсть ребенка из чрева матери не работали, Гудрун с упоением рассказывала об эльфах и подменах, а когда ей, наконец, объяснили, что это работает с уже родившимся малышом, она устроила истерику из-за того, что ее сына, который еще не успел родиться, непременно украдут эльфы, когда он, наконец, появится на свет.
Вельв пригласили из всех союзных домов, вопреки режиму чрезвычайного положения в Акранесе, потому что действительно чрезвычайное положение неизменно должно было случиться, если Гудрун не успокоится. Каждая из них вещала, даже если еще не умела, что ее ребенка никто не украдет и он вырастет великим воином, достойным славы своих давно почивших предков. При упоминании о предках, женщина, конечно, зарыдала на плече у мужа и рыдала следующие два с половиной часа, пока с северной части города не доложили об очередном нападении.
Знакома ли вам ярость берсерка? Поговаривали, что она была знакома даже не каждому мужчине из числа тех, кто сражались как медведи. Хотя лично Гудрун казалось, что сравнение с медведями и волками это глуповато и лучше всех сражаются жирафы, но Рагнар попросил молчать о мыслях на этот счет и женщина благоразумно подчинилась, в очередной раз, заедая откровения супруга черничным мылом.
Так знакома ли вам ярость берсерка? Гудрун знакома. Потому что именно ее она испытала в то самое мгновение, как ей, хотя на самом деле ее мужу, доложили о нападении и ранении одного из часовых на севере города. Видит Ньерд, Рагнар пытался ее удержать и убедить, что стоит пойти пообниматься с жирафом, которого ей сшили специально для этих целей на прошлой неделе, но все было бесполезно. Ярость клокотала в Гудрун вместе с пеной от мыла и очень скоро она оказалась у северных ворот, поклявшись принести своему дому победу, достойную ее великих предков-викингов. Стоило отдать женщине должное, победу она и в самом деле принесла, в считанные часы, нанеся ответный удар по дому Торссона такой силы, что вдохновились даже старейшины, с которых сыпался песок. Имя Гудрун скандировали целый вечер, а сама колдунья этой же ночью решила, что ее ребенку небезопасно рождаться в такой нездоровой атмосфере среди вечного шума, ненавистного красного цвета и мужчин, у которых руки были испачканы порохом и воняли рыбой. Короче говоря, едва время достигло полуночи, Гудрун с узелком тихонько вылезла из окна и бодрым шагом направилась в порт, где ее дожидалась двухпалубная яхта под названием «Месть королевы Анны».
Море было неспокойным, а моторная яхта, знававшая еще ее отца, не подходила для управления в одиночку, но женщина справедливо рассудила, что раз уж она – невеста Ньерда, значит, он не даст ей сгинуть в морской пучине, как, в общем-то, и любому другому представителю ее дома, не лишенного благодати. Плыть было решено в Испанию. Если честно, то одни драуги знали, как Гудрун надоела эта вечно одинаковая погода без возможности позагорать под солнышком хотя бы пару часов. Не то, чтобы женщина не пыталась, разложив лежак с зонтиком на крыше поместья, но это не принесло никакого результата, вызвало недоумение мужа и злость самой колдуньи.
В Испании же точно можно было загорать, купаться и ни о чем не думать. Сыну должно было понравиться, Гудрун тоже, а всякие условности о статусе территориальных вод и международное право ничуть не волновали дочь Ньерда, которая была потенциальным клиентом дурдома до самого рождения сына, а значит, не имела злого умысла.
Каким-то чудом им с сыном все-таки удалось выйти в открытое море, хотя Гудрун испытывала легкое беспокойство из-за хлещущего дождя, бешеного ветра и волн, которые раскачивали судно так сильно, что казалось, оно вот-вот опрокинется, но в конечном счете женщина успокоила себя тем, что всем сейчас непросто, села на кормовую площадку, развязала узел и достала оттуда пластиковую коробку с большим куском торта, который, конечно, тут же залила вода. Торт был синего цвета, пах черникой и его чрезмерная влажность Гудрун ничуть не смутила, так что она отправила пару кусков себе в рот, прежде чем гигантская волна накрыла яхту целиком.
Женщине казалось, что она падает бесконечно долго куда-то глубоко в морскую пучину. Ей не казалось, что ее легкие заполняет вода и было ли так на самом деле, Гудрун не знала. Разум ее был кристально чист и женщина все падала, падала и падала, не пытаясь ни спастись, ни выплыть из ледяной морской воды, которая заполняла все вокруг.
Женщину разбудил крик чаек. Такой громкий и пронзительный, что она вздрогнула, распахнула глаза и тотчас же узрела перед собой лик голубоглазого светловолосого мужчины, глядящего на нее с хмурым беспокойством. Он протянул ей руку и вопреки тому, что Гудрун только что утонула, она легко поднялась на ноги, оглядевшись.
Корабельный двор Морского Владыки интуитивно помнил каждый из детей Ньерда. Каждый, кроме главы дома, которая за полвека своей жизни ни разу не видела своего Бога, ни разу не слышала ответа на свои молитвы и принесенные дары, ни разу не спускалась в его обитель. Ньерд молчал на все ее обращения, то ли сердясь на нее за что-то, то ли просто не считая ее достойной своего внимания.
- Я умерла? – единственный вопрос, который срывается с губ женщины, как только они выходят на сушу.
- А разве мои дети могут умереть от воды? – Владыка весело хохочет, глядя куда-то вдаль, откуда уходят в неизвестном направлении корабли. Гудрун тотчас же становится стыдно за свой вопрос, она смущенно опускает глаза в пол, не смея высказать свои страхи и сомнения на счет принадлежности к дому Ньерда, где Владыка давал знаки тем или иным способом каждому из тех, кто родился под его покровительством. Он не обделил даже Рагнара, а его жену не навестил ни разу, ни разу не дал ей подсказки. Была ли она все еще его дочерью ли, невестой ли? Была ли она все еще Ньерд?
- Разве я когда-нибудь оставлял тебя, Гудрун? Разве позволил бы тебе занимать мой престол на земле, как я занимаю его в морской пучине, если бы не считал тебя своей невестой все еще? Разве не озаботился бы я более достойным преемником, если бы ты не была кровью от моей крови, духом от моего духа и силой от моей силы? – голос его тих и прекрасен как прибой. У Гудрун идут мурашки по коже, но она боится раскрыть рот лишний раз.
- Иногда молчание – лучший ответ. Ведь ты просила принять твоего отца и я принял. Ты просила дать тебе силы для мести и я дал. Ты не могла окропить руки родственной кровью и я позволил Рагнару это сделать. Разве не принял я твоего нерожденого сына, который стал моим самым возлюбленным ребенком в морской пучине? Разве не даровал я тебе множество побед в доказательство своего расположения? – взгляд его хмур и устремлен вдаль, Гудрун не смеет перебивать, сглатывая ком, подступивший к горлу и силясь не пролить слез, - Тебе не нужны мои слова и мои видения, чтобы доказать, что я слышу тебя, вижу и знаю о твоих поступках и делах твоих. Тебе не нужна даже моя помощь, потому что ни один Бог не сделает за тебя то, что ты должна сделать сама. И до сих пор ты прекрасно справлялась, - лицо его озаряет улыбка, прекраснее которой Гудрун никогда не видела. Она улыбается в ответ и из глаз ее все же начинают литься слезы.
- Ты просила сына и я дал тебе своего, - Владыка вновь хмурится и женщина напрягается, опасаясь, что из-за своей глупости потеряет еще одного ребенка.
- Он будет жить? Мы будем жить? – выдавливает из себя женщина, прижимая руки к животу.
- Гудрун, - он укоризненно качает головой, - Не может моя невеста и мой сын принять смерть от воды. Конечно, вы будете жить. Но впредь не смей подвергать себя и ребенка опасности. Глупо просить то, чем ты не дорожишь.  И довольно сомнений. Если я буду недоволен тобой, ты узнаешь об этом. Если ты поступишь дурно, ты узнаешь об этом. Если я захочу видеть тебя на Корабельном Дворе, ты узнаешь об этом.
- Мой сын…
- Асгейр. Его зовут Асгейр.

В груди так сильно жжет, что Гудрун кажется, что это невозможно терпеть. Она переворачивается на бок и ее рвет бесконечными потоками воды, освобождая легкие от соли. Женщина закашливается, ее трясет от холода, но знакомые голоса рядом и звук мотора лучше всего говорят о том, что она жива.
- Ты окончательно свихнулась, Гудрун Ньердсдоттир, - с убийственной правдивостью в голосе констатирует Рагнар, помогая жене сесть с тем, чтобы ей было легче дышать и приходить в себя. Они на яхте супруга, уже рассвет и команда как-то странно поглядывает в сторону главы дома, очевидно, соглашаясь с мнением мужа, - Далеко собралась? – снисходительно интересуется он, кутая женщину в сухое полотенце и набрасывая поверх теплое стеганое одеяло и дождевик.
- В Испанию, - трясясь от холода, синими губами произносит женщина, хмуря лоб.
- Далеко, - философски отмечает Рагнар, - В следующий раз, когда соберешься, оставь мне сына и возьми билет на самолет. А еще запомни, наконец, что нельзя выходить в море на бумажном кораблике, когда средняя высота значительных волн превышает шесть метров.
- Ладно, - поджав губы, соглашается Гудрун и тянется к чашке с чаем, которую протягивает муж. Чай приятно пахнет травами и он горячий, большего и не требуется, - Я придумала имя сыну, - вдруг заявляет Гудрун, вызывая удивленный взгляд супруга. Все попытки обсудить имя ребенка, начать покупать вещи к его рождению и вырезать колыбель до сих пор ни к чему не привели. Женщина упрямо отказывалась что-либо обсуждать, пока сын не родится, словно опасаясь, что этого не случится вовсе.
- Асгейр. Его зовут Асгейр, - Гудрун решительно кивает головой и делает глоток чая, который обжигает горло.
- Копье асов? – задумчиво переспрашивает муж и женщина кивает, ожидая реакции, - Хорошее имя. Асгейр. Да будет так. Хочешь кекс с черникой?

Печень. Повсюду была печень. Много печени. Суп из печени, рагу из печени, печеная печень, вареная печень, жареная печень и пару раз даже сырая печень из-за которой в поместье вызывали врача, пока старая няня не сказала, что это полезно и очищает кровь, избавляет от малокровия и вообще способствует оздоровлению организма. Гудрун было плевать. Ничего кроме печени она есть не могла, а от черники и черничного мыла ее полоскало в уборной по полтора часа, так что из дома убрали все, что отдаленно напоминает запах ягоды. Была только печень. А когда ее не было, Гудрун все равно казалось, что она была и пока все в доме ели овощи, фрукты, мясо и рыбу, женщина ела печень, а при предложении съесть что-то еще с энтузиазмом делилась последним приемом пищи с туалетом с тем, чтобы через пару часов снова есть печень. Чья это была печень? Колдунья предпочла бы, чтобы врагов клана, но каннибализм не отвечал доводам остатков разума и потому, когда этот беспокойный ребенок вновь начинал пинаться с утроенной силой, доставляя матери немыслимое неудобство, она просто переставала контролировать свой телекинез и убивала врагов пачками даже если ее нецензурной исландской бранью просили свалить к драугам с поля боя.
Гудрун никого не слушала. Вообще-то Гудрун итак никогда и никого не слушала, но сейчас не слушала особенно, потом что все эти люди вокруг ее безумно раздражали, не понимая ее страданий. Она ненавидела быть беременной, ненавидела все эти ощущения, ненавидела, что ей приходится пользоваться мозгом Рагнара, потому что ее собственный превратился в одно большое желание есть как можно больше печени и иногда закусывать ее лимоном. Между тем, дел в клане не уменьшалось, Рагнар взял на себя часть обязанностей и Гудрун не могла понять, благодарна она ему за это, или ненавидит его всеми фибрами души, думая, что он хочет отобрать ее власть. Власть у главы дома Ньерда, конечно, никто отбирать даже и не думал, но паранойя беременных, как поговаривал ее психоаналитик, это совершенно нормально и бояться нечего. Гудрун, конечно же, говорила, что она итак ничего не боится и пусть кто-то хоть попробует подойти к ее детям, она перегрызет им глотку, а затем вырежет печень ржавым лобзиком, но пять минут спустя она вполне могла с энтузиазмом рыдать, пачкать платки и говорить, что все хотят ее убить.
Ситуация осложнялась, конечно, не только управлением кланом. У Гудрун уже был один ребенок, старший сын и наследник – Асгейр, которому в ту пору было уже одиннадцать лет, он был горячо любимым матерью, привычен к ее вниманию и тому, что даже в самом худшем расположении ее духа не получит светильником по голове и даже не поймает леща, или крика на все поместье о том, что в холодильнике закончилась печень. Видит Ньерд, женщина делала все возможное для того, чтобы Асгейр чувствовал себя комфортно, не испытывал неудобства из-за состояния матери, не тревожился и не получал меньше внимания, чем обычно. Гудрун даже это почти удавалось за исключением того факта, что ее очень сильно волновал один важный вопрос. Она так сильно любила Асгейра. Как она сможет полюбить нового ребенка и дарить ему свою заботу, если у нее уже был любимый сын, в мыслях о котором Гудрун порой проводила часы? Психоаналитик говорил, что эти сомнения пройдут, как только она родит второго ребенка, что она будет любить его так же сильно, как и первого, но колдунья знала, что ее обманывают, потому что невозможно было любить кого-то, когда у тебя есть Асгейр и шансы у этого ребенка были только если бы он оказался девочкой.
Впрочем, сказать, что Гудрун была равнодушна ко второму сыну, было невозможно, потому что пару раз ее точно заставали за рыданиями над собственным животом, а в попытке узнать, что же такое случилось, выяснялось, что она так любит своего ребенка, что хочет увидеться с ним немедленно. Зная, что талант Гудрун контролю не подлежит, и она уже пару раз выдрала кирпичи из здания поместья, не говоря уже о люстре и окнах, ее стремительно успокаивали легкими седативными препаратами и дочь Ньерда мирно спала. Если бы было можно, она бы проспала всю беременность, но конкретно сегодня Гудрун обещала забрать Асгейра из школы и отвезти его на тренировочное поле с тем, чтобы посмотреть, каких успехов он добился в стрельбе и рукопашном бою. Видит Ньерд, женщина безмерно гордилась сыном, а потому не могла позволить себе продолжить лежать под одеялом. Так что, начав сборы за два часа до выезда, женщина была готова ровно к половине шестого и должна была успеть в школу через час.
Гудрун ненавидела посредников в исполнении родительских обязанностей, а потому отказалась от предложения поехать с водителем и сама села за руль. К несчастью для нее, на середине трассы ребенок устроил дискотеку и его мать то и дело корчилась от боли, силясь не потерять управление. Она успокаивала его, просила посидеть тихонько, рассказывала истории про Асгейра и кроватку, которую они купили к рождению младшего, но малыш все никак не желал успокаиваться, так что путь до школы был непростым.
В Рейкьявике Гудрун натянула на себя самое добродушное выражение лица, на которое только была способна, спокойно и терпеливо дождалась старшего сына, не дискредитируя его перед сверстниками и потому, даже не пытаясь зайти в школу с парковки.
Обняв Асгейра, женщина поинтересовалась, как прошел его день, ничем не выдав своего неудобства, села за руль и попросила мальчика пристегнуться. За неторопливой болтовней и столь же неторопливой ездой по городу на землю опустились вечерние сумерки, количество людей на трассе уменьшилось, ребенок подуспокоился и теперь Гудрун волновало только одно: печень.
Впрочем, она зря расслабилась, потому что при приближении к Акранесу стало ясно, что домой им сегодня вернуться вот так просто не удастся. Перегородивший трассу внедорожник с номерами Гардабайра говорил об этом яснее всего. Женщина всего мгновение боролась с желанием протаранить автомобиль своим, а потом бороться перестала, сочтя, что ее бронированному «Mercedes-Maybach» все равно ничего не будет, равно как и сыну, который был надежно пристегнут и теперь смотрел на мать широко раскрытыми глазами.
- Не бойся, мой хороший. Мама со всем разберется, - ласково проговорила женщина и погладила Асгейра по затылку, набирая скорость не такую огромную, но достаточную, чтобы заставить торовских ублюдков десять раз подумать, прежде чем портить время Гудрун, которое она решила провести с сыном.
Подушки безопасности едва не сломали Гудрун нос и руку, но только они сдулись, она убедилась в том, что с сыном все в порядке и он даже почти не напуган. А вот сын в животе явно был недоволен событиями и в очередной раз закатил матери хорошую взбучку, из-за которой она вылезла из машины, согнувшись чуть ли не пополам.
В привычное время женщина любила и была склонна к тому, чтобы вести долгие пафосные разговоры, но сейчас она облокачивается на капот машины одной рукой, а другой, без лишних предисловий сворачивает шею первому же ублюдку, который делает шаг по направлению к ней, поднимая на женщину оружие. Следующим взмахом руки колдунья блокирует двери, чтобы даже если она сейчас здесь погибнет, до Асгейра мерзавцы не добрались. Пистолет поверженного противника в мгновение ока оказывается в руках женщины, и она взводит курок, видя троих мужчин. Пинки сына теперь уже совсем не кажутся пинками и больше напоминают вполне знакомые схватки. Но до рождения сына по срокам было еще две недели и сейчас это было очень некстати. А между тем, Гудрун с едва слышимым стоном сильнее облокачивается на капот и может думать только об одном: как же ей хочется печень.
Открыть глаза она не успевает, потому что-то теплое, кровавое, мягкое и большое оказывается у нее прямиком на лице и она инстинктивно вскрикивает, но вскрика ее не слышно в противовес тем воплям, которые раздаются с противоположной стороны. Отшатнувшись в сторону, Гудрун все-таки открыла глаза и поняла, что желаемую печень врагов она получила. Вот только теперь это не имело никакого отношения к делу, потому что она села обратно в машину и завела ее, с аккуратностью слона в посудной лавке, объезжая трупы с явным пониманием нелицеприятного факта: сегодня она не сможет оценить навыки своего сына в боевых искусствах. У нее отошли воды.

Когда ты беременна в четвертый раз и тебе говорят, что это снова сын, он становится дочкой. Гудрун поняла это простое правило тотчас же, как только вельва положила руку на ее живот и радостно возвестила, что родится мальчик с такими же глазами, как у его матери. Ужас в этих самых глазах застыл такой явный, что у пророчицы вся жизнь пронеслась перед глазами, потому что в доме Ньерда ходили красочные рассказы о двух предыдущих беременностях главы клана и многие до сих представляли как больно, наверное, терять печень, еще будучи живым. Но в отличие от двух предыдущих раз, в этот Гудрун была удивительно спокойна, благожелательна и даже почти не агрессивна за исключением редких случаев. Она просто сводила весь дом с ума от своего страстного желания есть хаукарль, или тухлое вяленое акулье мясо, так что за ужином мужчины предпочитали садиться по другую сторону стола и все равно ели чрезвычайно мало из-за вони, которая разносилась на весь дом и не проветривалась до самого утра. К счастью для всех, с утра Гудрун нюхала библиотеку, а нередко она еще там и спала, так что завтракать они могли спокойно, не опасаясь, что всех стошнит прямо в тарелку. Библиотека вообще очень скоро стала любимым местом женщины и она почти переехала туда, по ночам читая ребенку в своем животе сказки и напевая колыбельные. Иногда она вспоминала о других своих детях и к вечерним посиделкам присоединялся уже совсем взрослый Асгейр и десятилетний Свейн, который очень ждал сестричку. Что ж, Гудрун тоже очень ждала дочь. И потому, вельве чрезвычайно повезло, что в эту беременность у женщины не было ни на что сил, телекинез был чрезвычайно слабым, а сама Гудрун вялая и апатичная. Она как-то странно покачала головой, улыбнулась, поправила белую блузку, уже не скрывавшую округлившийся живот и когда Рагнар зашел в комнату, радостно возвестила, что у них будет дочка, которую они назовут Идунн.
Памятуя обо всех злоключениях времен, когда супруга была в положении, муж был рад, что Гудрун рада и никак не мог взять в толк одного. Почему вельва смотрит на его жену, как на сумасшедшую? Рагнар осторожно вывел женщину в коридор и велел посидеть недолго, а когда присел рядом, спустя несколько минут, осторожно сообщил ей, что у них будет не дочка, а сын и Гудрун, наверное, просто не расслышала. В таком случае, не расслышала она и мужа и сотню раз, когда он повторял ей одно и то же в течение дня и перед сном. Колдунья словно отключилась и любой, кто поздравлял ее с сыном, а не с дочкой, просто переставал существовать. В мире Гудрун она была беременна дочкой, только дочкой и никем кроме дочки. Так что, колыбельные по вечерам она пела своей Идунн, рассказывала ей о Богине Идунн и клялась, что Идунн присмотрит за маленькой Идунн, которая по версии Рагнара и всей семьи, включая Асгейра, который, кажется, больше всех переживал за мать, была Магнусом. Но это, конечно, был вздор. Мужчины ничего не понимали в детях, возможно, они не признавали существования никакого пола, кроме мужского, но у них совершенно однозначно будет сестренка и дочь.
Тяжелее всех в этой ситуации приходилось Свейну. Он был еще совсем ребенком и мать говорила ему, как он будет заботиться о младшей сестре, как он станет ее защитником, опорой и поддержкой, в то время как отец со старшим братом тут же говорили ему, что мама просто немного устала и у него будет брат, что не отменяет всех предыдущих рекомендаций. В конце концов, Свейн пришел к матери и спросил, можно ли, чтобы у них вообще никого не было, чем тут же вызвал ее огорчение и слезы и впредь либо не приходил вовсе, либо приходил в обществе Асгейра и думал, что говорил.
В своей святой вере в то, что у нее будет дочка, Гудрун не упорствовала. Она не спорила ни с кем до пены изо рта, просто скупила половину магазина одежды в виде розовых и желтых платьиц, туфелек, юбочек и кофточек. Ее принцесса должна была быть самой прекрасной на свете. Ей же она вскоре купила новую розовую кроватку, которую стала украшать драгоценными камнями после того как сама же эту кроватку и собрала из-за отказала Рагнара участвовать в этом безумии, потому что его сын не будет спать в розовой кроватке с блестяшками. Когда же муж запретил ей приносить в дом девчачьи вещи, Гудрун разумно направилась к Гуннару, которому обстоятельно заявила, что ей нужна комната с его хламом, который они отгрузят на помойку, потому что женщине негде хранить вещи для принцессы. Мужчина долго пытался понять, о какой принцессе речь, а потом еще дольше пытался убедить Гудрун, что еще не пришло время для принцессы и она родит мальчика щедро наделенного различными талантами, исключая способность быть женщиной. А если Гудрун все-таки хочет одевать сына в платья и заставлять его играть в куклы, то и такой вариант для него тоже есть, ведь в Исландии уже ходили слухи о юношах нетрадиционной сексуальной ориентации и ребенок главы дома – самый подходящий кандидат, чтобы пополнить их ряды. Аргумент был сильный и следующие два дня Гудрун провела за рыданиями над тухлым акульим мясом, причитая из-за того, что у нее снова будет сын. Но на третий женщина вновь проснулась, убежденная в том, что у нее никакой не сын, а вполне себе дочка и поехала в магазин с тем, чтобы купить хрустальный мобиль – вращающуюся игрушку, которую вешали над кроваткой ребенка. К несчастью для Гудрун, это стало последней каплей для всех обитателей дома и потому, когда вернулась из магазина, лицом к лицу столкнулась со своей свекровью.
Совершенно не удивительно, что Магнус многим позже будет ее любимым внуком. Ведь именно эта женщина отстояла его право быть мужчиной, носить штаны, а не платья, ездить на велосипеде, а не играть в куклы. Благодаря стараниям свекрови разнесло весь свод гостиной залы на четвертом этаже и еще полгода они делали ремонт, но главным было то, что она убедила Гудрун записаться на УЗИ – новомодную в то время и отнюдь не дешевую процедуру, где невестка могла увидеть своего ребенка воочию и убедиться в его половой принадлежности.
С фотографией в обнимку ее приняли в поместье тем же вечером и Гудрун рыдала попеременно на плече мужа, свекрови и обоих сыновей. Она захлебывалась слезами и никто не мог успокоить ее долгие часы, так что большинство сходились во мнении, что стоит дать колдунье снотворное с тем, чтобы она не навредила себе и ребенку. Когда же, наконец, колдунья смогла выпить успокоительное и перестать рыдать, как безумная, она смогла ответить на вопрос о том, почему плачет так горько. Неужели от того, что у нее будет сын, а не дочка, она так расстроилась? Ответ заставил начать рыдать в душе Рагнара, Асгейра и даже маленького Свейна. Нет. Сыну Гудрун рада. А вот что на счет перспективы возвратить обратно в магазины все, что она уже успела купить для дочки?

Гудрун рыдала. На самом деле, последние месяцев шесть, она рыдала все время: днем, ночью, в обед, за обедом, за ужином, над супом, над тем, что попыталась приготовить, над рыбой, над рыбаками, над грушами, над сыновьями, короче говоря, над всем, что потенциально могло попасться ей на глаза. Формальные поводы существовали всегда. Утром можно было поплакать из-за того, насколько прекрасен рассвет. В обед над невкусным обедом. За ужином из-за того, что вся ее семья была в сборе и это было так мило, что Гудрун в розовом платьишке никак не могла успокоиться.
А еще котятки. Котятки были особым поводом для рыданий взахлеб, так что любые попытки Рагнара ликвидировать домашний приют для животных, не увенчались успехом, и ему пришлось за пару дней сколотить для них пристрой в саду, где Гудрун почти не появлялась, но регулярно спрашивала, как там ее котятки. Неуемная тяга к рыданиям и животным была практически непреодолимой, так что во втором сарае жили теперь щеночки, которых собирали по всему Акранесу, потому что иначе глава дома заливалась с такой силой, что можно было подумать, будто она решила утонуть в слезах.
Ситуация достигла своего разумного предела, когда в очередной раз в Исландии объявилось несколько белых медведей. Случалось это чрезвычайно редко и почти всегда приводило к смерти животных, потому что сертифицированных ветеринаров, которым разрешено было использовать транквилизаторы для временного усыпления мишек, в стране не было и власти не желали никого подвергать опасности. К несчастью для властей и всех, кто был вынужден участвовать в ситуации, на защиту единственного живого на тот момент, маленького белого мишки, встала Гудрун, смело и без слез, заявив, что если власти хотят застрелить малыша, пусть застрелят и ее тоже. Тут на горизонте появился другой медведь в лице ее мужа, подхватил на руки и понес в машину, но Гудрун плакала так горько, что он вскоре вернул ее на место. Ну, или не вскоре. Ну, или не из-за того, что она плакала. Ну, или не вернул и женщина просто подвесила его в воздухе, телекинезом же переместила мишку в машину и отправилась домой, погрузив супруга в багажник в самый последний момент.
Рагнару, паре ветеринаров с континента и куче прислуги пришлось знатно постараться, чтобы привести сад, который Гудрун сама же и создавала, когда была еще в здравом уме, в территорию, на которой мог жить весь тот зоопарк, что был нужен женщине в силу ее чрезмерной чувствительности. Мишка поселился здесь же. Здесь же поселилась невеста Ньерда, потому что ночами он так горько звал маму, что она не могла его оставить.
Ночами, Гудрун, впрочем и не думала спать. У нее были дела поважнее, потому что дочка должна была уже скоро родиться, а сказок ей успела написать мать всего десять или двенадцать штук. Все они были полны приключений, опасностей и захватывающих поворотов, но так как колдунья начала зачитывать ей свои произведения, сидя со спящим на коленях мишкой, у нее были вполне реальные шансы не иметь ничего в запасе к рождению девочки, что было совершенно неправильным.
В том, что в этот раз у них точно будет дочка, Гудрун не просто знала – чувствовала всем своим существом. В основном, конечно, потому что еще один мальчик неизменно стал бы причиной ее самоубийства. Не то, чтобы женщина не любила сыновей. Напротив, обожала всем сердцем, но в этой мужской компании, где нет-нет, а кто-нибудь сделает глупость, подерется, или придет с фингалом под глазом, Гудрун чувствовала, как сходит с ума и вскоре тоже начнет разбрасывать носки по дому. Так что, едва она узнала о том, что в очередной раз находится в положении, заявила всем, что у нее будет дочь и они назовут ее Фрейей в честь дочери их Владыки. После беременности Магнусом, спорить никто не решился, но к вельве Рагнар все-таки сходил, на этот раз, не раздражаясь тем, что супруга скупает магазины целиком, а когда не рыдает, только и делает, что раскладывает розовые, желтые, зеленые и оранжевые платьишки в тон с туфельками и бантами. О том, что ребенок родится без волос и бантики еще долго ей не пригодятся, Гудрун, конечно, никто даже не смел говорить, потому что прекрасно знал, что это приведет к одному: к слезам.
О родительских обязанностях женщина, впрочем, не забывала ни на минуту. Она рыдала и обрабатывала раны Асгейра до того, как появится целитель. Она рыдала и давала Свейну жевать грушу, потому что ему нужны витамины. Почему рыдала? А потому что все груши в доме и все, что было прямо или косвенно связано с грушами, принадлежало только Гудрун и ее дочке. Она рыдала и проверяла домашнее задание Магнуса, которое было о тоннах рыбы, а женщине было грустно от того, что они убивают такое ее количество. После этого случая колдунья пошла к морю и долго-долго молила Владыку о том, чтобы рыба больше не умирала. И она перестала умирать. Потому что следующим утром все судна вернулись с нулевым уловом. Рагнар сразу понял, что что-то не так, расколоть жену труда не составило, ведь она немыслимо гордилась своим поступком. Убедить ее в том, что без улова они долго не протянут, было почти невозможно и тогда, супруг просто отобрал у нее карточку и сказал, что никаких новых одежек для дочки не будет, пока не будет рыбы. Гудрун рыдала, но просила Владыку вернуть рыбу обратно в сети. Он, наверное, подумал, что с беременной бабой, которая занимает твой престол, лучше не спорить и сделал все, как было.
С войной дело обстояло совсем плохо. Женщина была вынуждена присутствовать на военных собраниях, хотя вел их муж и решения принимал он же. Но Гудрун было очень сложно не разрыдаться, или во время обсуждений не заявит всем, что убивать они никого не будут, потому что это не гуманно, несправедливо и жестоко по отношению к врагам. Обычно в таких случаях Рагнар заботливо отправлял жену спать, но позже он просто перестал ее приглашать, зная, что из пяти часов три с половиной они потратят на попытки успокоить Гудрун.
Дело стало совсем плохо, когда вместо того, чтобы писать сказки, колдунья стала видеть их во сне. Там была прекрасная искрящаяся страна с маленькими существами, которые звались эльфами. Там был ослепительный молодой мужчина с улыбкой сравнимой по красоте с улыбкой Владыки. Там не было только Гудрун и утром она часто надоедала мужу просьбами отвести ее в заданное место. Рагнар не знал, где находится эта страна. А вот его жена вознамерилась выяснить.
Горы. Не предупредив ни единую душу, женщина направилась в горы, взяв лишь рюкзак с едой (читай, грушами) и водой, амулет матери от мороков эльфов и больше ничего. Она и раньше путешествовала по горам, но была гораздо лучше подготовлена и не искала никакой эфемерной страны. А теперь была в горах с конкретной целью. Три дня и три ночи слонялась Гудрун по горному массиву, но холмы перед нею не открылись, а маленький народец, если и видел, то совершенно никак не дал этого понять. Зато сказки здесь писались лучше, а груши казались слаще. Да и на рассвете третьего дня кое-что женщина все-таки нашла. И этим чем-то было святилище эльфов, пестро украшенное лентами, блестками и цветами, которые цвели здесь круглый год.
Гудрун мало знала об эльфах. Ее мать интересовалась ими, но они не были близки, и она рано ушла, а потому ничего не успела передать дочери и не то, чтобы женщина испытывала по этому поводу значительные неудобства. Но сейчас ей было приятно оказаться здесь, пусть это и не было той самой сказочной страной.
Колдунья уважительно проговорила цель своего визита, положила угощения, вытянула синюю атласную ленту из волос и повязала ее на одно из деревьев. Здесь же она и уснула, так и не увидев ни одного эльфа наяву, но зато щедро разбавив их присутствием свой глубокий сон. Проснувшись, Гудрун почувствовала успокоение, которого давно не знала и вернулась домой как после недели каникул где-нибудь в солнечной стране.
Буря, которая пронеслась по дому Ньерда в тот день была несравнима ни с чем. Рагнар был чертовски зол на жену, Асгейр просто вздохнул спокойно от того, что мать жива и невредима, а младшие сыновья слишком нуждались в ее присутствии и внимании, чтобы высказывать свое недовольство. Так или иначе, своим дурацким негодованием супруг пробил крышу поместья и был слишком занят следующие дни, чтобы ругаться с женой, которая теперь была умиротворенна, спокойна и как приличная женщина готовилась к родам заранее, договариваясь с больницей, а не рожала окровавленная в окружении врагов и напуганного до смерти сына.
Фрейе повезло стать четвертой. К ее рождению Гудрун уже знала, что детей нельзя кормить печенью, даже если самой очень хочется, что они никогда не перестают орать, даже если ты положила их в колыбель именно для этого, что ссадина на мизинце левой ноги это не смертельно и что если ребенок спит больше шести часов, это вовсе не значит, что он умер. А значит, единственная дочка Ньердов избежала заикания, психической нестабильности, пустых страхов, слишком больших, или слишком маленьких подгузников, а так же попыток предложить ей поесть ложкой в четыре месяца. Для дома Ньерда это было большим прорывом. Для материнства Гудрун и вовсе огромным.