За время, которое Гудрун провела у власти, она лучше всего поняла одну вещь: если хоть один человек тебя не слушает, не слышит, не исполняет твоих приказов, поручений и даже очень мягких просьб – он попирает твою власть и в недалеком будущем поставит тебя под удар, случайно или намеренно – не столь важно. Степень вины в этом вопросе не измерялась умыслом, или его отсутствием. Только факт. Там, где возникало непослушание, продиктованное даже недостаточным понимаем – возникала проблема. И ее нельзя было игнорировать, даже если речь шла о твоей собственной семье, о самых дорогих тебе людях, о тех, кем ты дорожил и кого готов был защищать в иное время ценою собственной жизни. Непослушание родни было тем хуже, чем больше оно походило на предательство. И хотя Гудрун даже думать боялась о том, что племянница сделала то, что сделала нарочно, эту мысль она не отбрасывала. В конечном счете, дочь Ньерда стала той, что пережила покушение собственного сына. Стоило ли говорить о том, что предательство племянников было бы просто закономерным продолжением положенного Свейном начала?

Но на самом деле Гудрун так не думала. Она не верила в то, что Эффи была предателем, она не верила в то, что предателем станет кто-то из ее племянников вообще. Каждого из них она принимала в родовом поместье как родных детей, каждого из них она любила, насколько была способна и вряд ли кто-то из них решился бы намеренно подвести Гудрун, шла ли речь о детях сестры, или брата. Да и Эффи не слишком-то походила на коварную интриганку, с какой стороны ни посмотри.

И все же Гудрун хотела поговорить. Хотела прояснить все самые важные моменты и подчеркнуть значимость Лейф, как вёльвы, как приближенной родственницы главы, как девушки, которая должна уметь нести ответственности за свои слова и видеть немного дальше своих эмоций и своего восприятия правильного. Было ли правильным раскрыть участие Свейна в покушении на мать? Да. Готова ли была Лейф нести ответственность за последствия? Нет. Потому что не она бы вынесла приказ о казни брата, не она бы замарала руки в родственной крови, не она навлекла бы на них всех гнев Богов, совершив самое страшное преступление – убийство родичей. Отец должен был ей это объяснить, или хотя бы попытаться. Было ли это упущением брата, или Лейф не пожелала слушать, Гудрун не знала. Но девочке предстояло занимать важное место в клане, быть вёльвой – это совсем не шутки и она должна была научиться думать наперед и понимать, как много значит она сама, ее видения и ее слова. Гудрун хотела донести до нее важность ее положения и каждого ее поступка. Ради нее самой. Но в первую очередь – ради клана. Когда ты – глава дома, ты все делаешь ради клана и лишь затем уже – ради своей семьи. К счастью, большую часть времени это – одно и то же.

- Здравствуй, Эффи, - Гудрун мягко улыбается племяннице, взмахом руки аккуратно захлопывает за ней дверь и коротким поворотом пальца в воздухе закрывает ее на защелку. Не хватало еще, чтобы этот разговор услышал кто-то, кроме них двоих, - Присаживайся, - женщина указывает на кресло, встает из-за стола и садится напротив. Привычно, она принимала гостей, сидя за рабочим столом, потому что это создавало нужную обстановку, но сейчас женщина не хотела слепого подчинения. Она хотела понимания и ей незачем было давить авторитетом и лишний раз давать понять, кто она такая и как важно не забывать об этом. Эффи не забывала. Гудрун в это верит.

- Мы не так уж часто встречаемся наедине, чтобы поговорить и потому нет смысла для долгих предисловий. Очевидно, что я позвала тебя для разговора по нам обеим известной теме, - она вздыхает, выдавая свою тревогу, которая так и не оставила ее после того, как Гудрун пришла в себя, - Я просила тебя молчать и никому не рассказывать о том, что ты увидела. Это было важно, - колдунья делает длительную паузу, чтобы Эффи могла понять, насколько это было важно, - Тем не менее, ты ослушалась меня, несмотря на мою убедительную просьбу. Почему? – Гудрун хочет знать мотивы. Хочет знать что-то за пределами «это было правильно» и «так было нужно». Она слишком привычна к тому, что ей подчиняются четко и безоговорочно. В противном случае, она бы просто здесь не сидела.

- Эффи, я хочу, чтобы ты поняла, как много ты и твой дар значат для нашего клана. Я не говорю – для семьи, потому что для нашей семьи имеешь значение лишь ты сама, а никак не твой дар и не твое положение в ёльвы в нашем доме. Я говорю именно о нашем клане и значимости твоего дара для него. Дара, который заключается не только в том, чтобы предвидеть конкретные события, но в том, чтобы понимать, где стоит озвучить увиденное, а где о нем надлежит умолчать.

Гудрун было сложно вести разговор с Лейф. Она была слишком привычна к тому, что племянники, которых она воспитывала в собственном доме, которых воспринимала едва ли не как собственных детей, могли говорить с ней на равных, не бояться, высказывать свои мысли и изредка даже переходить грани дозволенного, за что им ничего не было, потому что дочь Ньерда была той, что предпочитала слышать чужие мнения, хотя и не всегда их слушать. Она в равной степени могла выслушать супруга и самого молодого из своих племянников, она прощала им очень много, порой даже гораздо большее, чем прощали их родители, она понимала их. И она была и оставалась с ними в доверительных отношениях просто потому что все они были родней, а в стремительно изменяющемся мире родственные узы – единственное, на что можно и следовало полагаться.

Племянники со стороны родной сестры Гудрун бегали по родовому поместью Ньерда с тех пор, как вообще научились бегать. Это был их дом ровно настолько же, насколько было их домом поместье Хелей. По этой причине, Альда нередко приходила к тетке со своими бедами, по этой причине Кьяртан открыто говорил главе дома Ньерда, что она пропускает удары во время тренировок, по этой причине Лойи мог позволить себе откровенное баловство даже в самые ответственные моменты.

Дети брата и Эффи в частности были совсем иными. Гудрун понимала – почему и чувствовала за собой непреодолимую вину, потому что стоило ей исправить ошибку отца сразу и принять брата в клан после смерти прежнего главы, он бы вел себя совсем иначе, он бы не был убежден в своем несуществующем долге перед кланом и младшей сестрой лично, не приучал бы к этой мысли своих детей. Они ничем не были ей обязаны. Ни ей самой, ни ее детям, никому другому в клане. Они были семьей. Все, что их связывало – это родственные узы и не более того. Почему же Эффи так ее боялась? Почему сжималась до состояния крохотной точки, словно желала исчезнуть? Гудрун отчаянно желала протянуть руку к девушке, погладить ее и дать ей понять, что все в порядке. Что никто здесь не причинит ей вреда, не сделает больно, не упрекнет ничем. Она может говорить открыто о том, что думает, чувствует и знает. Нет нужды оправдываться и подбирать слова. Гудрун хотела правды. Хотела понять мотивы ее поступков. Хотела выяснить все раз и навсегда только с тем, чтобы подобные истории не повторялись. Никогда.

- Эффи, тебе нечего бояться. На этот раз никаких санкций не последует, я не стану тебя наказывать и никто даже не узнает о том, что я вообще велела тебе молчать о случившемся, - Гудрун говорит это громко и уверенно, потому что хочет, чтобы племянница перестала закрываться и начала слушать. Это было важно для всего их клана и для его главы – как нынешней, так и будущего. Потому что от вельвы зависело порой чрезвычайно много. И она должна была хорошо понимать того, кто более всего нуждался в ее совете. Если она не научится понимать, где стоит держать рот на замке, а где говорить без утайки – ничего дельного из нее не выйдет. Но что важнее – из-за этого будет страдать клан.

- Лейф, ты знаешь, что такое убийство родичей? – интересуется женщина, подавшись вперед в своем кресле, - Знаешь, каким тяжким преступлением считается запятнать свои руки кровью тех, кто приходится тебе родней? Например, кровью своего брата? – Гудрун знала. В борьбе за власть она перешла эту черту. Не по собственному желанию. Не собственными руками. Но перешла и не могла примириться с этим десятилетиями. И никогда бы не позволила подобного своему сыну, - Ты знаешь, что Асгейр собирался сделать со Свейном, когда правда стала известна? – она делает глубокую длинную паузу, внимательно глядя на племянницу, - Он хотел его казнить. А сделав это, взял бы на себя тяжесть преступления, которому не найдется прощения перед Богами, - отчасти это было лукавством. Свейн пролил кровь матери раньше. Собственными руками он убил свою сестру во чреве Гудрун. Он разомкнул замкнутую цепь внутрисемейных связей, которые не позволили бы никому из родных тронуть его и пальцем. За кровь же было принято платить кровью. За убийство – убийством. И Асгейр имел полное право отомстить не за Гудрун, так как она все еще была жива, но за свою сестру. Хотя бы условно. С небольшой оговоркой, которую использовала женщина в защиту обоих сыновей: их сестра так и не была рождена и жизнь ее не была равноценна жизни Свейна.

- Его осудили бы другие кланы, возможно, нашлись бы те, кто осудил его даже в нашем доме. Асгейр – безупречный наследник, мой старший сын, его репутация должна быть безупречна. И что стало бы, если бы он отдал приказ о казни брата? Что стало бы с ним самим, с нашим кланом и его будущим? И как много ублюдков возжелали бы использовать его поступок против него? Такое преступление не имело бы срока давности. Оно всегда служило бы поводом. До самой его смерти. В лучшем случае. А в худшем – тень такой расправы перешла бы на его детей, - Гудрун говорит неторопливо, совершенно ровно, спокойно и без давления. Она хочет, чтобы Лейф не только слушала, но и слышала.

- Ни одна моя просьба не звучит просто так Эффи. Я не прошу никого и ни о чем просто из-за своей глупой прихоти. Я не просто  так ношу на себе ношу главы дома. И мои приказы, просьбы и поручения исполняются не потому что это просто взбрело мне в голову, а потому что все это имеет смысл и причину. Когда же меня не слушает вельва моего дома, один из самых важных людей в клане, могу ли я рассчитывать на то, что меня услышат другие? Могу ли я вообще рассчитывать на то, что меня услышат и буду подчиняться, если мои приказы не исполняет моя собственная племянница?

Иногда Гудрун неуместно чувствовала, как в ней начинает вскипать гнев, который должно было держать при себе в любой ситуации, особенно, когда говоришь с племянниками, с детьми и прочими неразумными членами клана, которым недоступны хитрости дипломатии, тонкости лжи во благо и милосердия во зло. Дочь Ньерда слишком много времени проводила с теми, кто понимал ее без слов, а в худшем случае – с полуслова, исполнял все приказы и вел себя должным образом даже если весь мир вокруг рушился. Они обладали верным пониманием вещей, верным восприятием происходящих событий и никогда не подводили главу своего клана, потому что знали, что это было чревато последствиям. И, Ньерд свидетель, колдунья знала, что не может требовать такой же степени вовлеченности у совсем юных членов клана. Их время еще придет, она это понимала. Просто порой Гудрун было чрезвычайно сложно объяснять прописные истины совсем молодым детям Ньерда. Это не входило в ее прямые обязанности, в ее компетенцию, но что важнее – в ее желания. Детей должны были воспитывать их родители и если уж этого не желал делать их Бог, то мирские родители, подошли бы прекрасно.

Парадоксально, но при полном отсутствии взаимопонимания с Эффи, Гудрун безупречно понимал отец девушки. Ассбьерн был одним из лучших приближенных к своей сестре, он был безупречным исполнителем, говорил, что думал, давал дельные советы и ни словом, ни делом никогда не заставлял женщину в нем усомниться. Иногда она смеялась над тем, насколько четко он считывает ее мысли, насколько хорошо понимает, как и о чем думает Гудрун. Как при таком понимании между братом и сестрой возникла такая пропасть между теткой и племянницей, колдунья не знала. Более того – она не знала, как эту пропасть ликвидировать просто потому что не склонна была к тому, чтобы стараться искоренить детские капризы, подростковый максимализм и нежелание слышать, слушать и действовать в соответствии с полученной информацией.

Эффи была ребенком. Гудрун старалась быть снисходительной. Она понимала, что девочке всего двадцать лет, что ее отец местами перестарался с попыткой воспитать в ней верного сторонника клана Ньерда. Вмешиваться в чужое воспитание женщина не могла и ни за что не стала бы, но в некотором смысле ей было жаль племянницу, с которой они чем-то были похожи. На Гудрун тоже легла тяжелая ноша долга, которую она никогда не желала нести на своих плечах. Будущая глава клана, она должна была пройти сквозь ад и делала это с достоинством, которое от нее ожидали. Разница между нею и Эффи была в том, что Гудрун своему предназначению никогда не сопротивлялась, знала о ценности семейных уз и значимости своего положения. Отец никогда на нее не давил. Просто очень явно и очень рано дал понять, что у нее нет иного выбора. Стать достойной главой дома и исполнить свой долг, или погибнуть в борьбе. И в двадцать четыре, когда братья Гудрун пошли на гнусное предательство, она едва не стала жертвой той самой борьбы.

Да, Эффи была совсем другой. Слабее, мягче, тоньше, ранимее, в чем-то упрямее и капризнее. С точки зрения женщины, все это были капризы. Мнимая неудовлетворенность жизнью при полном отсутствии воли к каким-либо изменениям. Здесь можно было сколько угодно дуть губки и обижаться, но правда заключалась в том, что у этой девушки было всего два варианта: либо стать достойной вельвой, либо найти в себе силы бросить вызов всему клану и уйти. В обоих этих случаях Гудрун стала бы уважать Эффи одинаково сильно. Пока же ее можно было только любить и жалеть. Но и для этого у нее были родители и брат. И Гудрун была и оставалась, в первую очередь, главой клана и лишь затем уже теткой и близкой родственницей. Хотя с Асбьорном она, безусловно, поговорит. Ему стоило утолить печали и страхи дочери, раз уж таковые вообще возникли.

- Лейф, умение вельвы состоит в том, чтобы видеть наперед и без дара. Асгейр не мог и не должен был принять иного решения, кроме казни брата. Если бы я не очнулась в нужный момент, он был бы уже мертв, - как был бы мертв и сам ее наследник, потому что убийство родных калечит душу, возврата из этого нет и быть не может. Хвала Ньерду, что он дал ей возможность остановить братоубийство и открыть глаза до того, как свершится чудовищное, - Ты не просто никогда не нарушишь мой приказ. С сегодняшнего дня ты будешь учиться думать, что принесет твоему клану пользу, а что пойдет во вред и действовать в соответствии с этими соображениями. Не знаю, чему тебя учила престарелая наставница, учитывая, как повредился ее ум к концу жизни, но со временем тебя научит Исгерд. Научит принимать верные решения и распоряжаться информацией во благо, а не в угоду своим предположениям. До тех пор, я прошу тебя сообщать обо всех видениях мне лично, или ей и никому более. Никому, Лейф. Наступают сложные времена и я хочу, чтобы ты понимала всю степень возложенной на тебя ответственности, - Гудрун не умела разговаривать с детьми, как с детьми. Ее собственные слишком давно выросли, как ей казалось, и с ними она всегда говорила на равных, потому что оснований говорить иначе у колдуньи не было.