Большинство охотников в Исландии были напыщенными, дурно образованными, никчемными болванами.

Вигдис – не была.

Именно по этой причине большинство своих немногочисленных, но неизменно успешных операций она продумывала тщательно и скрупулезно, придирчиво и даже немного педантично. Ей не нравилось, когда что-то идет не по плану, ей не нравилось, когда существовала хотя бы малая вероятность провала. Она могла потратить на свою цель недели, а то и месяцы, но разумно полагала, что оно того стоит.

И оно того стоило.

Пока она жила в Ватикане, где ведьмы не жили целыми кланами, где ведьмы не жили вообще, а на охоту приходилось выходить в близлежащую, если так можно выразиться, Италию.

В Италии ведьмы тоже не жили целыми кланами и в большинстве своем не жили вообще, сидели тихо, не смели лить чужую кровь, состояли на учете у коллегии кардиналов и вели себя хорошо. А если плохо, то смерть их была быстрой и почти безболезненной. Христианское милосердие, дарованное Отцом Небесным, давно уже заменило костры и показательные казни.

Планируемая ныне расправа никакого отношения к христианскому милосердию не имела. Вигдис намеревалась поймать ту тварь, что причинила ей столько боли и медленно вытягивать из него кровь, жизнь и нечеловеческие страдания. К слову, да, та самая неназванная «тварь» была юношей, ровесницей самой девушки, принадлежала дому демона, почитаемого за Бога, по имени Хель и являлась одним из наследников уже упомянутого сборища дьявольских выродков. На то, чтобы выяснить это ушло какое-то время, но Вигдис никуда не торопилась. Правосудие Небесного Отца не терпело ни спешки, ни возможной ошибки. Ведь сестра Вальбурга не хотела отправить в Ад невиновного, правда?

Бог ей свидетель, Вигдис хотела и готова была заявиться в психиатрическую клинику, где работал заветный Лойи Хельсон и свернуть ему шею прямо там, устроив показательно кровавую сцену, которую разнесли бы по всей стране с сочными подробностями, предупредив всех ведьм о том, что с ними будет то же самое.

Но она знала, что так нельзя.

Что эмоции это ее враг.

Что жажда мести не должна затмить любви к Господу.

Что нельзя совершать тактические ошибки даже если тебе кажется, что сил терпеть больше нет.

Силы терпеть у Вигдис были. Она ведь столько лет этого ждала. Столько лет этого жаждала. Она смаковала каждый момент и каждое мгновение своего плана и его исполнения. Подбираясь к мужчине медленно, целенаправленно, осторожно и разумно. Вигдис напоминала паука, который плел свою паутину, точно зная, что муха от него никуда не уйдет. Лойи Хельсон от нее никуда не денется.

Их первый прием совсем не напоминал сеанс у мозгоправа. Хотя Вигдис никогда у них не была и просто не знала, какими бывают эти сеансы. Она взахлеб, со слезами и даже истериками рассказывала о том, как потеряла любимого, о том, как какой-то ублюдок убил его, невиновного, чистого, доброго и милосердного в подворотне десять лет назад. На самом деле, девушка понятия не имела, как это было. Она боялась узнать. Не хотела этого знать. Но обязательно узнает во всех подробностях после того как вынет сердце из груди Лойи Хельсона и растопчет его подошвой своих дорогих итальянских туфель.

Туфли на ней были из Парижа. Безупречное черное платье с довольно откровенным вырезом на груди – тоже.

Вигдис пришлось трижды прочитать молитву, прежде чем выйти из дома в таком виде. Она давно не была и не ощущала себя шикарной привлекательной женщиной с маникюром, макияжем, укладкой, потому что вера не позволяла такой вычурности, пестующей гордыню, похоть и склоняющей на блуд. Но сегодня это было ради дела. Она пригласила Лойи Хельсона на свидание. Легко, непринужденно в конце очередного сеанса психотерапии, как ни в чем не бывало. Вигдис даже не уверена была в том, что он согласится, но, возможно, свое дело сделали заплаканные карие глаза, усталая улыбка и умоляющие интонации.

Это ведь было частью терапии хорошего врача, который сам послужил причиной состояния пациента?

Ресторан в центре Рейкьявика поражал воображение даже самого взыскательного гостя, и Вигдис признавала это, хотя ей казалось, что после вычурной Италии ее сложно будет чем-то удивить. Она пришла чуть заранее, опередив своего спутника на недолгие десять минут, которых вполне хватило, чтобы успели подать вино и разлить его по двум бокалам, один из которых Вигдис щедро приправила широко известной в узких кругах сывороткой «DS».

Ранее, за чашкой чая в кабинете Лойи Хельсона, она уже испробовала на нем святую воду, словно бы не знала, или не была до конца уверена в том, что это не помогает против ведьм. Мужчина выпил, даже не подавился, чем только сильнее воспел в охотнице ее ненависть.

Девушка встретила Лойи приветливой улыбкой, пригубила вино.

Прости меня, Отец Небесный за эту ложь, за это пьянство, за эту гордыню и этот блуд. Все во имя твое и твоего царствия на земле, как на небе.

- Я рада, что вы пришли, - тихо говорит девушка и смущенно улыбается, - Хотя, наверное, в этой обстановке будет уместнее обращение на «ты», не так ли? – охотница тихо смеется и поправляет копну черных волос, глядя на Лойи из под полуприкрытых глаз, - Я заказала вина, по совету официанта, - тянет Вигдис, - Неплохое. Присоединяйся, - она поднимает бокал с бордовой жидкостью в воздух.

Носить оружие под монашеским облачением было гораздо удобнее, чем под элегантным платьем.

Молиться Господу и просить его простить грехи твои в стенах кельи гораздо привычнее, чем за столом в хорошем ресторане.

Убивать врагов, не колеблясь и не испытывая никаким чувств, было гораздо проще, чем сидеть и смотреть им в глаза, ощущая как непозволительный грех гневливости захватывает душу, разум и сердце целиком.

Господь свидетель, Вигдис хочет сохранять спокойствие, хочет сделать все правильно, хочет быть уверена в том, что все пойдет так, как надо. Она слишком сильно желала погибели тому, кто лишил ее важнейшего человека в ее жизни. Но она не может контролировать себя в полной мере. Возможно, впервые, потому что доселе ни в Италии, ни во Франции, ни в Дании у нее не возникло таких проблем. Просто убийство. Быстрое, хладнокровное и решительное.

Здесь все было иначе.

Вигдис не хотела просто убийства.

Не хотела она и просто расправы во имя того, кто должен был стать ей семьей.

Она хотела мести, праведного возмездия, которое дарует ей Господь и его пламенный меч.

«Возлюби врага своего, как самого себя» - гласила заповедь их небесного отца, которую Вигдис нарушала день ото дня и за которую каялась так же горячо, как ненавидела Лойи Хельссона и весь его проклятый дом.

«Ворожеи не оставляй в живых» - гласила другая заповедь и ее Вальбурга намерена была исполнить со всем пылом, на который только была способна.

«Прости их Господи, ибо они не ведают, что творят» - Вигдис повторяла про себя раз за разом, хотя и не верила в то, что ведьмы были теми, кто не ведал. Ведал и очень хорошо. Их греховные убеждения прорастали в них вполне осознанно, с полным пониманием и желанием происходящего. В Ватикане было приятно считать, что и для этих грешников есть спасение, если они покаются и остаток дней проведут в молитвах, но Вигдис так не считала. Она верила в Господа со всей силы, на которую была только способна, но ей, в силу ли возраста, или пережитого горя, недоступна была жертвенная мудрость сына их Бога, Иисуса Христа, который добровольно вверил жизнь свою и судьбу в руки тех, кто не знал пощады и не ведал о существовании единственного настоящего Бога. Она не была такой. Она желала призвать к ответу всех, кто был виновен и не намеревалась просить Господа простить их за неведение.

- Без сомнения. Хотя после наших сеансов, даже не знаю, что еще ты можешь обо мне узнать, - она коротко усмехается. На подобные случаи было принято иметь легенду настолько убедительную, что не придрался бы самый взыскательный ум.

У Вигдис легенды не было. Ее реальная история была позволительна к рассказу, она не стремилась ничего скрывать.

Никакой жертве не поможет знание о том, что она всю сознательную жизнь посвятила богословскому образованию и не видела ничего за пределами монастыря, в котором несла свой крест.

Ведь в Исландии попросту не верили в существование охотников.

Ведьмака сложно было напугать появлением на его пути монахини.

Это не казалось чем-то экстраординарным и необычным.

Они не знали о том, что за пределами этого Богом забытого островка готовы уже целые армии охотников, желающих смерти всем дьявольским отродьям. Здесь не боялись имен святых отцов и святых семейств. В Европе же, предпочитали произносить их шепотом, чтобы не навлечь на себя беду и узнай колдун о том, что перед ним не Вигдис, а сестра Вальбурга, он отдал бы предпочтение бегству.

И все равно был бы убит.

- Я бы сказала, что провела здесь меньшую часть своей сознательной жизни, - она облокачивается на высокую спинку кресла и обращает тяжелый взгляд на мужчину, уверенная в том, что свою дозу «лекарства» он принял. Через пару десятков минут их диалог окажется гораздо более интересным, чем мог бы первоначально. Жаль только начать расправу прямо посреди центральной улице Рейкьявика, было плохой идеей.

- В семнадцать лет я уехала учиться в Италию, в Ватикан, где получила неплохое религиозное образование. Папский григорианский университет, факультет философии и богословия. Все мои ближайшие родственники учились в Италии. Мать, отец, брат, - неторопливо повествует девушка, смотря на Лойи спокойным, почти умиротворенным взглядом.

- По семье. Можно скучать по семье. По дому. По близким людям, - Вигдис уверена, что дьявольским отродьям это совершенно не знакомо. Эти твари едва ли знали, что такое чувство и могли чувствовать. Бог создал людей по образу и подобию своему, но это были не люди и он их не создавал. Их создал Дьявол. А значит, они были лишены всего, чем одарил Господь своих детей. Девушка понимала, что то, о чем она говорит, для Лойи Хельсона пустое. Что могло быть в теле дьявольского выродка? Ничего, кроме безжалостной жестокости и желания смерти достойнейшим представителям человеческого рода.

- За дом. За Исландию. За ее лучшее будущее, - она поднимает бокал, улыбается и делает маленький глоток, отставляя вино в сторону, потому что им приносят меню. На самом деле, не пьет она совсем не поэтому. А потому что слишком быстро пьянеет просто в силу того факта, что алкоголь не употребляет в принципе. Дальше одного бокала ей заходить попросту опасно, если только она хотела добиться желаемого и довести свое дело до конца. Сегодня же.

- Все на твой вкус, Лойи, - коротко произносит девушка и откладывает меню в сторону, - Я отлучусь на пару минут, - Вигдис поднимается из-за стола и следует в дамскую комнату. Она намеренно тянет время, будучи уверенной в том, что сыворотку колдун выпил и ей просто нужно дождаться действия еще пять, может, десять минут, на которые она вполне может задержаться с тем, чтобы припудрить носик.

В уборной девушка судорожно проверяет наличие оружия. Ей все сложнее становится сохранять самообладание. Она была так близка к своей цели, что это заставляло ее неуместно волноваться. А те, кто испытывает эмоции, неизменно совершают ошибки.

Вигдис это знала, но ничего поделать с собой не могла.

Ровно через десять минут она возвращается в зал и садится за столик напротив Лойи, с некоторой задумчивостью разглядывая его, прежде чем начать говорить.

- Мою историю ты знаешь почти в деталях. А что на счет тебя, Лойи? – будничным тоном интересуется девушка, поправляя платье, под которым в руку удобно ложится пистолет, - Какой была твоя жизнь в этой стране? – она очень любезна, ничто в тоне охотницы не предвещает перемены разговора в куда менее приятное русло, - Каким было твое детство, юность? Чем ты занимался до того как начал убивать ни в чем неповинных людей? – лицо Вигдис не выдает в ней ровным счетом никакого беспокойства. Она снимает пистолет с предохранителя, направляя его под столом прямиком на мужчину.

- Расскажешь мне, как убил его? До того как я продырявлю тебя пулями, - да, это было безумием, устраивать пальбу в ресторане в центре города. Да, Вигдис предполагала, что от этого ее не сможет защитить даже ее могущественная в обычном мире семья. Ей было наплевать. Она была готова убить его прямо здесь, если не удастся вывести его на улицу и привести в подвал семейного особняка. Девушка слишком явно ощущала, что границы дозволенного стерлись и над ней довлела одна лишь воля Господа и ничья больше.

Это было безумием.

Вигдис понятия не имела, почему она поняла это именно сейчас, когда сидела напротив человека, о котором ничего не знала и которому готова была выстрелить в живот посреди города, сотен смертных, просто потому что ей нужна была месть.

Своим поступком девушка попирала все заветы своего Бога и все постулаты, которые вбивали в нее в Ватикане. В охоте были свои правила и она обязана была их соблюдать только с одной целью: чтобы не стать таким же чудовищем, как были эти дьявольские отродья.

Несмотря на сомнения, девушка держит пистолет твердой рукой, напряженной настолько, что одно неосторожное движение способно было вызвать выстрел.

Чего она ждала? Для чего были все эти разговоры? Нужно было стрелять и стрелять прямо сейчас. К Дьяволу закон божий и человеческий, к черту дурацкие правила Ватикана, к черту весь этот бред. Она убьет его прямо сейчас, отмолит все свои богохульные мысли девятидневным постом, а затем продолжит охоту в соответствии с теми канонами, которые стояли во главе у христианских охотников. Она позволит себе пойти на поводу у своих желаний всего один раз. Если будет нужно отмаливать этот поступок всю оставшуюся жизнь, стоя на коленях перед собором Святого Петра, то Господь ей свидетель, Вигдис готова.

Необходимость услышать обо всем произошедшем в мельчайших подробностях одолевала девушку. Она знала, что совершает главную ошибку всех героев кинофильмов – дает злодею секунды драгоценной форы. Один выстрел и все закончилось бы прямо сейчас. Но Вигдис не может совладать с собой. Ей нужно услышать из уст подонка все то, что она столько лет представляла каждой бессонной ночью. Она хочет смотреть ему в глаза, когда он вспомнит мельчайшие подробности и поведает о них ей. Это желание продиктовано каким-то болезненным стремлением прочувствовать все то, от чего бежала и что скрывали от нее столько лет.

Нормальному человеку подобное показалось бы странностью.

Но Вигдис задыхалась от этого желания и ничего не могла с собой поделать.

- Конечно, их было несколько, - глухо произносит девушка, сжимая пистолет до опасной дрожи, которая могла все испортить, - Ты же дьявольское отродье, ведьмовской выродок. Вы здесь существуете только для того, чтобы убивать людей, причинять им боль, зло и страдания. Так же как причинил их мне ты, убив Эйтура десять лет назад и даже не смей говорить мне, что ты этого не помнишь, - голос ее повышается, но девушка старается держать себя в руках, насколько это было возможно. Она опускает вторую руку к пистолету и вот уже сжимает оружие обеими руками, боясь сбить прицел из-за столь сильной дрожи, что сотрясала, мнится, теперь уже все тело.

- Убил и сжег его дотла, желая замести следы. Можно подумать, что тебе было не все равно, узнает ли об этом кто-то или нет, как будто ты и такие как ты подчиняются мирскому суду и несут ответственность за свои поступки, а не просто творят, что им вздумается, - каждое слово дается Вигдис с немыслимым трудом. Она так давно мечтала посмотреть убийце Эйтура в глаза, а как только сумела это сделать, не могла сдержать своих чувств и горечи во фразах, что слетали с губ.

- Он не был повинен ни в чем. Ни в едином преступлении. Он не сделал ничего, за что мог принять такую страшную смерть, а ты отнял у него жизнь лишь потому что тебе этого хотелось, - она пропускает философские рассуждения своей потенциальной жертвы мимо ушей и сжимает пистолет сильнее, от чего уже начинают уставать руки и неметь запястья. Еще чуть-чуть. Она только услышит его рассказ, только узнает, как все было на самом деле, убьет его прямо здесь и примет на себя гнев Господа своего и мирское правосудие, каким бы несправедливым оно ни было к ней теперь.

- Вот только он отправился прямиком в рай, - она сглатывает ком в горле и пересиливает слезы, готовые вот-вот накатить на глаза, - А ты из этого ресторана отправишься прямиком в ад и будешь жариться в огне, пока не расплатишься за то, что сделал. А не расплатишься ты никогда.

Была ли душа Вигдис абсолютно чиста? Конечно же нет. Утверждай она так и за ней можно было бы до конца дней закрепить грех гордыни, оттого столь страшный, что в сути своей он был неискореним, непобедим и фатален для любого доброго христианина.

Душа этой женщины была запятнана многими грехами: грехом плотской любви вне брака, грехом испития вина вне причастия, грехом жестокости к тем, кого она должна была возлюбить как своих врагов и позволить распять себя, подобно Иисусу Христу, грехом гордыни, наконец, первородным грехом. Возможно, и бесчисленным множеством иных, не видимых ее душой, которая с каждым шагом приближалась к адскому пламени, но зато гарантировала царствие Бога ее на земле, как на небе.

Этого было достаточно, чтобы продолжать оставаться воином Господним до самого последнего своего дня, даже если день тот наступит сегодня.

Но засчитывала ли Вигдис за грех свое желание убить Лойи? Нет. То стремление не было греховным. Оно было оправданным. Девушка была клинком Господа своего в этом деле и несла на себе всю тяжесть возмездия за самого верного своего сына, что почил совсем молодым. Его палач заслуживал гибели. Так она считала, хоть и не получила благословения ни от одного из Святых Отцов Ватикана, уезжая домой.

Куда большим грехом, чем убийство, Вигдис виделся грех бесконечного отчаяния, уныния и ярости, в которой она жила все это время. Одно убийство должно было успокоить ее душу, дать ей дышать полной грудью, вновь стать собой. Один грех против десятков. Даже если Святые Отцы и сам Господь посчитают ее поступок неуместным, сама она всегда будет знать, что выбрала меньшее зло против большего.

- Ты стал им, когда твои предки продали души свои Дьяволу. Когда продали твою душу. На девятый день? Может быть. Мне неизвестна вся мерзкая суть ваших губительных ритуалов, - ритуалы ведьм мира различались в зависимости от демона, которому они поклонялись и почитали за своего Бога.

О каких-то из этих ритуалов было известно абсолютно все.
О каких-то почти ничего.

Возможно, Вигдис и помнила что-то о доме Хель, но сейчас ей никак не удавалось собраться. Она слишком боялась отвлечься, выпустить пистолет из рук, дать осечку в тот самый момент, которого ждала так долго.

Вопреки первому порыву, охотница слушает Лойи очень внимательно, ловит каждое его слово, интонацию, хотя ей безумно хочется заставить его заткнуться, возразить, криком ли, иди действием вынудить сказать его, что он лжет и каждое слово его ложь.

Но в какой-то момент желание это исчезает. Вигдис понимает, что ей не было смысла с самого начала ждать правды от выродка Сатаны. Конечно, он лгал. Что ему еще было делать? Чем себя оправдать, сидя напротив той, что одним выстрелом могла лишить его жизни прямо здесь и прямо сейчас.

Слезы как-то бесконтрольно хлынут из глаз, потекут по щекам и девушка не озаботится тем, чтобы их скрыть. Она так давно ждала этого рассказа. Неважно, лжив он был, или содержал в себе хоть крупицы правды. Главное, что Вигдис услышала, посмотрела в глаза убийце Эйтура и теперь могла с чистой совестью выстрелить ему в живот, обрекая на глупую и мучительную смерть.

- Ты лжешь и я это знаю. Знаю, потому что я была с ним, я помню каким он был и на что был способен. Сколько бы ты ни старался его очернить, тебе никогда это не удастся, потому что даже после смерти он живет у меня в голове, - Вигдис тоже лгала. На самом деле, она плохо помнила Эйтура и многое из того, что она называла памятью, на деле было ее домыслами. К моменту его смерти, она не видела его достаточно долго, а с тех пор прошло уже десятилетие и даже те воспоминания, что она лелеяла все это время, стали затираться. Лишь после рассказа колдуна лицо Эйтура вновь и вновь всплывало перед глазами. Этому просто не было конца.

- Не смей богохульствовать. Выродок ведьм не может быть орудием в руках моего Бога. Орудием в руках Дьявола, или того демона, что ты зовешь своим Богом? Может быть. Но даже в мыслях не смей причислять себя к рати Отца Небесного, - она хлюпает носом, но на лице ее отражается ненависть и вся та боль, которая столько лет сидела глубоко внутри.

- Я – рупор его, который возвещает его волю, его силу и его всеобъемлющую власть, - тщательно и очень тихо проговаривает Вигдис эти слова, наклоняясь к столу ближе и глядя мужчине прямо в глаза, - Будь оно иначе, будь хоть малейшая возможность в том, что я ошибаюсь, мы бы даже не встретились. Да, может быть, Он испытывает меня через тебя, может быть душа моя сгорит в пекле ада вместе с твоей за все это. Но Господь мне свидетель, это меня не страшит.

Она резко выпрямляет спину, выравнивает положение пистолета и нажимает на курок, вздрагивая от громкого выстрела.

Вигдис мгновенно оказывается на ногах и пока посетители ресторана не успевают опомниться, стремительно направляется к выходу, даже не зная на самом деле, попала ли она в Лойи, куда именно стреляла и к чему это приведет.

На задания такого толка не ходят одни.

Ни на какие задания не ходят одни, потому что у колдунов всегда было тактическое и физическое преимущество. Если ты не следил за своей целью длительное время, ты не знаешь, какой силой она обладает, как на многое способна и насколько сильна. За время своей учебы Вигдис слышала рассказы о совершенно различных вариантах: отродья Сатаны были совсем слабыми и ни на что не способными, а порой так сильны, что от их руки за минуты гибли десятки.  По этой причине даже самые опытные охотники не ходили на охоту в одиночку. Они страховали друг друга, продумывали планы наперед, рассматривали тысячи возможных вариантов развития событий и были готовы ко всему.

Никакой импровизации.
Никакого самовольства.
Никаких непредвиденных ситуаций.

Все должно было идти безупречно гладко, не затрагивать смертных и приводить к конкретным целям. Спартанская дисциплина, безоговорочное послушание, военная подготовка и успех в каждом начинании.

Где Вигдис допустила фатальную ошибку?

В Ватикане за подобное ее бы давно отправили в утилизацию. Действовать на эмоциях, так открыто, так глупо, не заботясь ни о собственной безопасности, ни о том, что их могут разоблачить, ни о конечной цели, ни даже о собственной жизни.

Ненависть была так сильна? Или боль затмила разум настолько, что сложно было даже дышать, не то, чтобы рационально мыслить?

Вигдис уверена в том, что Лойи Хельссон, если не мертв, то уж точно бьется в агонии на полу ресторана, который она теперь спешно покидала. Не самое худшее место, чтобы умереть, но Вигдис предпочла бы смерть в Соборе Парижской Богоматери. Однако, ресторан в этом смысле был куда менее банальным выбором.

Дочери Сигурда не страшна ни охрана, ни полиция. Она прекрасно знает, что о ней позаботятся. Накажут, весьма вероятно, что сошлют обратно в Ватикан, или на длительную службу с отдаленную епархию, но девушке наплевать. Она прекрасно знает, что с такой семьей и таким покровительством ей нет нужды бояться суда, или тюрьмы, или чего-то в этом роде. Пусть выполняют свой долг, лишь бы только мерзавец корчился в муках перед своей смертью как можно дольше.

За это желание она тоже покается на исповеди в воскресенье. Как и за многие другие, что испытала сегодня в греховных своих помыслах.

Совершенно не удивительно, что от созерцания Лойи Хельссона перед глазами всего мгновением спустя, заставляет лицо Вигдис зайтись в нервной судороге. Она не верит собственным глазам и успевает дважды проморгаться, прежде чем понять, что чертов колдун не умер и даже не близок к этому, а вполне себе творит свою мерзкую ворожбу с тем, чтобы… Что?

Вигдис владеет соответствующими случаю приемами самообороны, если не сказать больше. Попытаться вырубить Лойи и сбежать – прекрасная мысль, но еще прежде чем девушка успевает обратиться к этой мысли, она понимает, что здесь и бежать-то, в общем-то, совершенно некуда. Два человека охраны, колдун и всеобщая паника. Она ведь сама загнала себя в эту ловушку, не правда ли?

Разумеется, на случаи такого рода в Ватикане учили тому же, чему учили, по слухам, шпионов любого государства в любое время: убить себя с тем, чтобы не выдать ни единого слова о том, что ты знал. Вигдис исключением не была. Ампула с цианидом в зубном протезе? Что за чушь? Порошковый яд в кулоне на шее, ручка с ядом в клатче, помада и немного других прелестей, которые могли покончить со всем этим, так и не дав начаться.

Проблемы было три.

Первая, заключалась в том, что девушка не была настолько смела, чтобы героически погибнуть за идею.
Вторая, в том, что она вообще не хотела умирать, пока не увидит, как асфальтоукладчик вкатает Лойи в дорожное покрытие.
Третья, в том, что ей было двадцать семь, она была женщиной и то немногое, что она могла рассказать, было ничтожным, чтобы ради этого отдавать свою жизнь.

Да, и чего уж там? Самоубийство было страшным грехом, который Господь не простит ей. А она итак имела реальные шансы умереть не исповеданной.

Сознание возвращается медленно. Это даже слишком мягкое определение для того, что чувствует Вигдис, силясь прийти в себя. Перед глазами плывет, голова тяжелая, но девушка открывает глаза и смотрит прямиком на Лойи, не понимая даже, что сейчас чувствует. Страх? Нет. Боль? Нет. Разочарование. Да, это было разочарование. Наиболее точное определение для того, что испытывала охотница после своей неудачной попытки убийства в ответ на свою же глупость.

Лойи что-то бормочет, но у Вигдис уходит время, чтобы разобрать его бормотание в качестве слов, сосредоточиться на этих словах и найти, что на них ответить.

- Кажется… Ты слегка… Недооцениваешь мое положение в социальной иерархии, - она глухо смеется, от чего перед глазами начинает плыть еще сильнее прежнего, - Мне бы даже обвинения не предъявили. Для этого достаточно знать, кто мой отец, брат, мать, не углубляясь в родословную, - после свершенного, она бы закончила свою жизнь на воде и хлебе где-нибудь в крошечной келье на задворках цивилизации в единении с Богом и осознании собственных грехов. В особо запущенных случаях, получила бы какое-нибудь средневековое физическое наказание, вроде плетей, розг, или чего-нибудь такого же мерзкого. Но не психиатрическая больница, нет. Даже не тюрьма. Хотя, существует ли тюрьма для человека, Бог которого был с ним всегда?

- Спрашивать? О чем же? – интересуется Вигдис, которую все еще не покидает ощущение, что она пытается говорить с Лойи, находясь под водой, - Если ты не надумал вдруг рассказать мне правду об убийстве Эйтура, то спросить мне больше не о чем, - она облизывает пересохшие губы, прежде чем нахмуриться на мгновение, - Хотя постой-ка. Не подскажешь, который час?

Вигдис было сложно сопоставлять такую реальность со своей верой.

Там, в Ватикане, все было гораздо проще. Каждый человек и вся структура была заточена под таких, как дочь Сигурда, все в этом городе соответствовало ее нуждам, ее потребностям и ее усмотрениям. Да. Там ей было легко находиться под тенью Святого Престола, легко принимать его защиту и покровительство, потому что там Вигдис знала, что Папа Римский и коллегия кардиналов не может ошибаться. Если они вызволяют ее из заточения, спасают от смерти, или помогают иным способом в обход мирского закона, так было угодно Богу.

А здесь?

В порывах отчаяния Вигдис казалось, что здесь, в Исландии, нет места ее Богу, потому что сама земля осквернена языческими верованиями и кровью язычников.

Как можно было спасти землю, насквозь пропитанную духом язычников? Как можно было принести в эти земли истинного Бога, когда засилье языческих демонов заслоняло его свет?

Когда девушка приходила в себя, она утверждалась в мысли, что не имеет права на это отчаяние.

Если Господь избрал ее, чтобы нести свет на этот остров, даже если он избрал ее, чтобы она здесь погибла, Вигдис была к этому готова. Потому что всем сердцем она желала лишь одного: чтобы земля, на которой она родилась, очистилась и возродилась.

- Мой Бог не считается с мирскими законами, потому что их придумали люди, а не Он. А потому не мирскому суду решать мою судьбу за покушение на жизнь того, кто принадлежит Сатане, - ровно и безо всяких эмоций произносит Вигдис, озвучивая очевидное, - Если он будет желать наказать меня, мне не уйти от его гнева. До тех же пор, ни исландский суд, ни исландское правительство мне приговора не вынесут, - она замолкает, делая глубокий вдох, который помогает рассеять туман от инъекции.

Девушка чувствует себя плохо, но определенно лучше, чем когда только-только открыла глаза. Тем не менее, она не предпринимает никаких попыток к бегству, а руками шевелит лишь потому что они чуть затекли без движения.

- Брось, - она усмехается, - Неужели ты думаешь, что в Ватикане читают только священные тексты? – она с любопытством поднимает на Лойи глаза и образ его плывет пару секунд, - Ты бы еще сказал, что автор этой фразы – Пауло Коэльо. Томас Фуллер – английский проповедник и все, что он пишет – редкая дрянь. Ему неизвестна ни предрассветная тьма, ни ценность рассвета, - не хватало еще ввязываться в философский спор с ведьмаком. Вигдис замолкает, опуская голову. Если бы Лойи здесь не было, она бы с большой радостью немного поспала, но он был здесь, продолжал бормотать и что-то доказывать.

Вигдис откликается лишь тогда, когда чувствует касание кольца к щеке. Она в раздражении пытается отодвинуться, не сразу понимая, что происходит. Колдун решил потешить свое самолюбие и теперь требует у нее целовать его руку? Или решил испугать ее ожогами на лице, что для любой другой женщины было бы катастрофой, но для Вигдис… Для Вигдис тоже было, да.

- Это не вранье, а чушь, я тебе верю, только убери это от моего лица. Немедленно, - до девушки постепенно доходит суть приспособления, но к абсолютно любой колдовской мишуре она относится, мягко говоря, с недоверием и это барахло, конечно, не вызывает у нее доверия тоже. Вот почему, когда она говорит «я тебе верю» кольцо нагревается, заставляя девушку предпринять очередную попытку отодвинуться.

Она слушает каждое слово Лойи, буквально боясь дышать. Нет, она не думает, что колдун говорит правду, нет она не думает, что он может быть прав. Даже если бы он сказал ей, что является дьявольским выродком и убил Эйтура просто так, из удовольствия, она бы все равно вряд ли ему поверила.

Потому что Вигдис нуждалась не в правде.

Она нуждалась в том, чтобы почувствовать смерть Эйтура, прикоснуться к ней, задохнуться в ней, захлебнуться. Ее не было рядом в те дни. Иначе бы он не умер. Теперь дочь Сигурда нуждалась в том, чтобы это искупить. Зачем ей нужна была правда? Ей нужно было подтверждение ее желания смерти Лойи. Потому что только его смерть, в ее представлении, могла принести ей облегчение и покой.

Если же его смерть не имела смысла, если он в самом деле защищал ребенка, то Вигдис ненавидела его все эти годы просто так. Жила все эти годы жаждой мести просто так. Прибыла в Исландию просто так. Все это время она могла находиться в Ватикане, не предаваясь греху ненависти к ближнему, находясь в единении со своим Господом и постигая мудрость его.

Было ли все ее путешествие испытанием, конечной точкой которого стал этот рассказ? Должна ли она была отказаться от своих греховных помыслов и найти мир в своей вере и вечной службе Богу?

Или это Дьявол испытывал силу ее веры и убеждений?

Вигдис заплакала. На этот раз не только из-за судьбы Эйтура. Но и из-за непонимания тоже.

- Она тоже была ведьмой? – Вигдис делает все возможное, чтобы голос ее звучал жестоко и надменно. Колдун не должен был подумать, что ему удалось сбить ее с пути и заставить усомниться. Нет, нет и еще раз нет. Если это была ведьма – она заслужила такой расправы и Эйтур был прав. Вигдис так не считала. Но колдуну следовало так думать.

Она молчит очень долго. Глотает слезы, приходит в себя, утихомиривает свое смятение молитвой, которую бормочет едва различимым шепотом, который срывается с ее губ. Вигдис тяжело и неспокойно, ей хочется сейчас остаться одной, освободившись от пут и ночь провести в молитвах своему Богу, но сосредоточиться приходится совсем на другом.

Конечно, он притащил ее сюда не чтобы вести светские беседы. Конечно, он хотел что-то узнать. Конечно, Вигдис могла ему рассказать, потому что все, что она знала, в общем-то, не так уж сложно было найти в «гугле».

- Да, я – охотница, - ей хочется добавить иронию про не самый удачный экземпляр, но девушка старается держать себя в руках, - Охотники – мировое сообщество людей, которые уничтожают колдунов по всему миру. Кого-то, как меня, готовит Ватикан, для кого-то это – семейное дело, кто-то охотится одиночно, а кто-то объединяется в так называемые «Ордены». Последние, могут существовать веками и иметь огромную мощь, а могут быть едва ли не кружком по интересам. Если хочешь знать мое мнение, то, что есть в Исландии, относится именно к последней категории. Из того, что я знаю, это… - она замолкает, хмуря лоб, потому что резко начинает чувствовать себя паршиво, но ощущение это отступает через несколько секунд с тем, чтобы Вигдис могла продолжить.

- Сборище охотников со всего мира, в том числе и местных одиночек, которым для полной аутентичности только вил в руках не хватает, - она не лжет. Вигдис просто не вполне знает, о чем говорит. То, что она видела здесь и то, что другие называли охотниками было для нее ничем, пустым звуком, потому что охотничье братство Ватикана производило куда более мощное впечатление, чем эта жалкая горстка людей. В теории она знала, что они занимаются чем-то в своих лабораториях, получают какое-то финансирование, к ним присоединяются иностранцы, но это все было ничем, жалкой потугой. Здесь должны были быть охотники Ватикана. Все остальные – просто пыль.

- Отношу ли я себя к ним? Нет. Если бы не ты, меня бы вообще тут не было. Я прекрасно вела дела в Ватикане и не приезжала в дикие языческие страны, пытаясь принести аборигенам Свет Божий, - она пожимает плечами, насколько подобный жест возможен в положении Вигдис.

- Для охотников Исландия – дикая страна. Я не знаю, на базе чего они собираются здесь развернуться, если собираются. В Италии им содействует правительство, существуют негласные правила и законы против колдунов. Там ведьмы боятся высунуться лишний раз, чтобы не заплатить за это жизнью, потому что охотники вездесущи. Что они делают здесь? Я не знаю. Возможно, хотят взять количеством, - это размышления вслух и не более того.

Может быть, если Лойи задаст конкретные вопросы, Вигдис на них ответит.

До тех пор она высказывала личное мнение, то, что видела и знала сама. Насколько оно соответствовало действительности и насколько кольцо считало, что девушка врет? Она понятия не имела.

- Сыворотку, которая блокирует способности на срок от часа до восьми, в зависимости от дозы, силы колдуна и его текущего физического состояния. В Ватикане для этого есть вещи и поэффективнее. Здесь – нет.

Будь Вигдис на месте Лойи, она бы спрашивала совсем о другом и точно не удержалась бы от того, чтобы пару раз всадить ему кинжал в какой-нибудь не сильно жизненно-важный орган.

Может быть, так случится, что в скором времени они действительно поменяются местами. Девушка прекрасно знала, что несмотря на глупую философию, тот факт, что час близился к рассвету, не играл на руку колдуну, потому что дома о Вигдис уже стали беспокоиться, а тот факт, что она не отвечает на телефонные звонки, только убедил семью в необходимости начать поиски. Долго искать им не придется, потому что в ее мобильнике маячок. Последний оплот заботы о собственной безопасности, когда идешь на задание в полном одиночестве, явно намереваясь творить различные безумства.

Убьет ли Вигдис Лойи, когда здесь окажутся ее отец, или брать, а может быть, по старой памяти, даже мать, от того отличавшаяся большей жестокостью, что женщина, защищающая свое потомство, не знала жалости? Задумавшись об этом, охотница поняла, что не может дать себе однозначного ответа. Скорее, она бы тысячу раз задавала мужчине один и тот же вопрос, мучила его и заставляла отвечать снова и снова, снова и снова, пока не убедится в том, что он говорит правду. Кольцо? Артефакт? Магия. Все вздор. Лишь боль и страх давали ей убедительные результаты. Или этому ее тоже научил Ватикан?

- Так была ли она атеисткой, Лойи? Или еврейкой? Или мусульманкой? Или она поклонялась другому языческому демону? – Вигдис даже чуть подается вперед, силясь в приглушенном свете гаража, разглядеть нечеткое лицо колдуна.

- Не имеет значения. Мы нашли тебя, найдем и ее. Это лишь вопрос времени. Она ответит мне гораздо лучше тебя, может быть, не будет лгать. Тогда, смерть ее будет быстрой, почти безболезненной. Мы не станем сжигать ее так же, как вы сделали это с Эйтуром. Мы ведь не звери, - слезы в уголках ее глаз не высохли, но в глазах Вигдис отстраненная, насаженная и натасканная жестокость. Та, которая помогала ей справляться все эти годы.

- Боишься за нее? Правильно, это очень правильно. За тех, кого любишь, надо бояться. Я за него боялась. Все это время, - она прерывается, делая глубокий вдох, стремясь не то справиться с болью, не то преодолеть паршивое самочувствие в целом, - Не ошиблась, - усмешка на ее губах так и застывает на все то время, что Вигдис молчит, не торопясь отвечать на вопросы колдуна.

Что ей было сказать? Он нашел не ту охотницу, которая могла бы выдать ему стратегически-верные данные. Задумываясь о том, чем вообще владела, охотница полагала, что самое ценное, что она знала – номера телефонов коллегии кардиналов в Ватикане. Это могло быть интересно колдунам, разве что, для телефонного хулиганства.

- От своего отца. Знает он, вся моя семья, может быть, кто-то еще, кто участвовал в выуживании информации. Наверняка, семья Эйтура, а может, и нет, раз ты до сих пор жив, - она задумчиво смотрит куда-то в угол помещения, лишь редко моргая из-за того, что слезятся глаза.

- Знаешь, Лойи, ты выбрал не ту охотницу, если хочешь получить информацию, которая может быть тебе полезна. И если честно, я не уверена в том, что в Исландии вообще есть охотники, от которых можно узнать что-то полезное, - она вновь усмехается своей неуместной иронии, но в конечном счете, Вигдис говорила об этом и своему отцу, и своему брату, и своей матери.

Они были никчемными охотниками.

Почти такими же никчемными, как она сама сейчас.

Глупо было полагать, что остальные проявляют свои лучшие качества и близки к тому, чтобы уничтожить колдовское сообщество страны.

- Мой отец – его зовут Сигурд, как ты мог, наверное, догадаться. Моя мать – Мария. Не удивляйся, она итальянка. Мой брат – Эрлинг, - сухо выдает девушка то, что и без того лежало на поверхности. Охотники не вырастают в семьях простых смертных.

- Мы двадцать первом веке. Я пишу им сообщения в «Telegram» и «WhatsApp». Только местные охотники мне не хозяева. Связь я поддерживаю только с Ватиканом, оттуда же получаю рекомендации и моральную поддержку, если католические молитвы в семь утра можно считать таковыми, - Вигдис устало вздыхает.

Когда она в последний раз говорила по телефону с кардиналом Монтеризи? Слишком давно, чтобы считать его указания ценными, а слова – рекомендациями. Неважно. Вигдис знала, что рано или поздно вернется в Ватикан и не будет все время прозябать в этой дыре.

- Нет. Не знаю. Никто не знает. Рецептура держится в строжайшем секрете, над ней много лет работали где-то на континенте, но даже там она считается старьем. Я беру ее у себя дома. Как и всё, что мне нужно взять, - как эти колдуны вообще представляют себе местное охотничье сообщество? Как-то неправильно. Вигдис представляла их с вилами, копьями и палками-копалками. Если бы сыворотку не завезли с континента, они бы до сих пор пытались лишить ведьм их способностей ударом кирпича по голове.

- Ватикан – колыбель охотничьей цивилизации, - охотно заявляет женщина, заведомо понимая, что она не видела даже четверти того, что есть на вооружении Святой Церкви, - Там есть вещи, позволяющие в одночасье отличить ведьму от простого смертного, например. Отвары, позволяющие подчинить волю ведьмы. Или даже лекарства, излечивающие от вашего проклятия. Растворы, позволяющие в мгновение ока срастить любые раны. Или гранаты, парализующие сразу группы ведьм. Что именно тебя интересует?

- А ведьмаки Исландии так свято верят в свою магию и проданную Дьяволу душу, что оказываются начисто отключенными от таких дисциплин как биология, медицина, генетика? – если бы положение Вигдис позволяло, она бы обязательно всплеснула руками, но сейчас она выражает свое недоумение только широко распахнутыми глазами, в которых читается явное непонимание, кто из них здесь действительно религиозный фанатик.

- Или тебе кажется, что сверхспособности, недоступные человеку, не имеют никакой связи с ДНК и молекулярной биологией, а вы как вид ничем не отличаетесь от простых смертных? Следовательно, блокировка ваших способностей при помощи растворов различного рода происходит не иначе как силой Божественной Святости и не было все это время никакого смысла в том, чтобы вести исследования, пытаясь придумать соответствующее случаю оружие? Достаточно было просто впрыскивать вам в вены святую воду и вопрос был бы решен? – она склоняет голову к плечу и усмехается столь явно впервые за все время.

- Хорошо. Тогда, в рамках примитивных фанатичных средневековых воззрений будем считать, что в Ватикане придумали лекарство, способное вырвать душу ведьмы из рук Сатаны. Так будет понятнее для темного необразованного язычника?

Эта тема была вечной. Отвлеченной от теологии и каких-либо религиозных воззрений.

Неважно, что именно давало колдунам силу. Важно, что они существовали и выживали, имели большую продолжительность жизни, а значит, оставались сильнее и выносливее, как вид. Если с точки зрения биологии это был эволюционный процесс, простым смертным ничего и не оставалось, кроме как начать бороться. В противном случае, у них просто не было шанса выжить. Потому что на фоне на фоне колдунов они резко переставали быть венцом природы и занимали позицию дичи, еще вчера будучи охотниками.

На фоне этого факта отступали любые религиозные воззрения. Речь шла о выживании. Не одного конкретного человека, а целого вида. В свете этого обстоятельства переставало иметь значение происхождение силы колдунов. Важно было лишь одно: уничтожить их и выжить.

Но Вигдис, конечно, не нравилось такое прозаичное объяснение тому, что все они делают, делает она лично. Ей нравилось думать, что она совершает свои благие дела во имя Бога, а не во имя выживания. Приписывая себе благородные мотивы, она чувствовала себя лучше до очередного убийства, или после него, когда грехи ей отпускал кардинал, а не многодневные муки совести и искреннее покаяние.

Может быть, девушка вступила бы в спор с Лойи, может быть, она бы продолжила ему что-то рассказывать и в чем-то его убеждать. Но она понятия не имеет о причинах резкой смены его поведения и прерывания длительных речей о каких-то совсем неважных вещах.

Вигдис напрягается и прислушивается. За стенами помещения, в котором они находятся, сложно различить чужие разговоры едва ли не шепотом, зато можно легко различить чужие шаги, которые охотница знает лучше других. Она прекрасно понимает, что сейчас ее задача это дать понять, что они именно здесь, а не где-то в другом месте. Но дуло пистолета, упирающееся в висок яснее прочего говорит о том, что лучше не совершать опрометчивых поступков и не пытаться орать во всю глотку, привлекая внимание.

- Знаешь, что-то мне подсказывает, что сегодня до собрания не доживет по меньшей мере один из нас, - она показательно усмехается, закрывает глаза, прислушиваясь к движению на улице с тем, чтобы понять, что гость сегодняшнего вечера был не один и, что более вероятно, даже не вдвоем с кем-то. Вигдис пытается вспомнить, сколько человек составляет боевую группу и ей кажется, что их должно быть шесть. Трое на дом и трое на гараж.

- Забавно получается, не находишь? – шаги приближаются и девушка старается говорить больше с тем, чтобы и их услышали тоже. Впрочем, она убеждена, что их уже услышали. Когда же в помещение залетает неопознанный объект, всего через пару секунд, оказывающийся светошумовой гранатой, Вигдис жалеет только об одном: что вслед за глазами она лишена была возможности закрыть уши.

Состояние дезориентации не дает возможности здраво оценить дальнейшую обстановку, потому что охотница находится в состоянии между потерей сознания и явью. Она силится открыть глаза, но, кажется, не может, даже тогда, когда в помещение проникает чересчур яркий свет, слышатся знакомые голоса, ее бьют по щекам и, кажется, развязывают. Вигдис даже не может отличить, реально ли это происходит, или все, что она видит и чувствует это бред воспаленного сознания, добитого взрывом гранаты, лишившим ее возможности достаточно хорошо слышать, достаточно хорошо ориентироваться в пространстве, достаточно хорошо рассматривать знакомые лица.

Вигдис хочет знать, что с колдуном, но ее бормотание не способно сейчас выдать достаточного внятного вопроса. Поражающие элементы светошумовой гранаты в закрытом помещении причинили ей значительное неудобство, если не сказать яснее: ощутимую боль и теперь девушка с большим трудом сдерживает стоны боли, когда все-таки оказывается на свету снаружи гаража, созерцая неподалеку трупы, которые, вероятно, не так давно еще были людьми, пришедшими ей на помощь.

Девушка силится сфокусировать взгляд, скользит по убранству двора, останавливает взор на колдуне, который теперь страдает от удара по лицу со стороны Эрлинга, скованный колодками, что блокировали его способности.

- Не надо, - выплевывает Вигдис, сидя на земле в попытках вернуть себе трезвость сознания и понимание происходящего, - Я сама.

- Сама ты уже сделала все, что могла и вместо одного колдуна принесла в дом новости о трех трупах наших соратников, - слова бьют по женщине с оглушающей силой, но она все-таки поднимается на ноги, хватаясь за руку Эрлинга, предотвращая очередной удар. Он отбрасывает ее в сторону одним движением, огрызается и у Вигдис нет сил протестовать дальше. Эрлинг не останавливается, нанося удары по лицу колдуна, пиная по спине, животу и ребрам. Перед глазами рябит, девушка вздрагивает от каждого нового движения брата.

Ее заключение закончилось.

Последствия ее опрометчивого поступка и жажды мести только начинались.

Отредактировано Vigdis Sigurðsdóttir (2017-10-31 20:08:02)

Устроить расправу прямо во дворе дома колдуна, значило заявить о себе на всю Исландию, чего Вигдис не просто не хотела – опасалась сильнее всего прочего. Она прекрасно знала, что пока колдуны относятся к факту существования группы охотников с недоверием, у них было преимущество неожиданности и недооцененности, которое длилось уже достаточно давно и не должно было закончиться из-за их глупой выходки.

Это понимала Вигдис.

Эрлинг явно не намеревался останавливаться в своих устремлениях в буквальном смысле смешать колдуна с землей.

Девушка не то, чтобы была против этого в принципе. Она просто желала сделать это сама, не здесь, не сейчас и не при таких обстоятельствах. Действия же Эрлинга с болезненной ясностью отдаются в голове фразами самого Лойи о мужчине с тяжелыми ботинками. Каждый удар брата вспышками пестрит перед глазами и хотя Вигдис понимает, что это – лишь последствия гранаты, она не может взять себя в руки, сколько ни пытается. Девушка закрывает глаза руками, делая глубокий вдох, но не стремясь больше противостоять брату, не то опасаясь попасть под горячую руку, не то просто не желая иметь ничего общего с происходящим.

Вигдис убеждена в том, что Эрлинг просто забьет колдуна ногами, лишив сестру повода ворочаться в кровати ночами, не в силах уснуть. Видеть этого она не хотела и ждала, когда брат поможет ей подняться с тем, чтобы уйти домой и больше никогда не вспоминать об этой истории.

Увы, это был еще не конец. Даже не начало конца, потому что прибывшие на помощь колдуну товарищи, друзья, или кем они там были в числе явно превышающем их собственное количество, явно не собирались дать Эрлингу закончить начатое.

Вигдис не в силах полноценно передвигаться и даже усилия по тому, чтобы встать на ноги для нее слишком ощутимы после той взбучки, что учинил брат своими фокусами. Девушке приходится опереться на одного из товарищей брата, который помог ей встать и отойти в зону, недоступную для поражения пулями.

Времени для принятия решения у них было немного. Общая картина складывалась явно не в пользу Эрлинга и его людей, а потому Вигдис уверена в том, что он просто вышибет Лойи мозги одним выстрелом из пистолета, но и этого не происходит, потому что брезгливо отбросив от себя колдуна ногой, брат жестом командует отступление в ту сторону, с которой они пришли с тем, чтобы не напороться на еще парочку ловушек, которые превратят в пепел и их самих.

Вигдис как-то отрешенно понимает, что кем бы ни были пришедшие на выручку, палят они слишком долго. Бесконечное число пуль не входило в список способностей колдунов любой из мастей, но говорить и спорить сейчас – не самое время, а потому девушка старается только не доставлять еще больше беспокойств своим немощным состоянием, близким к потере сознания. Она всеми силами имитирует бодрость духа, которой тут и не пахнет и все же несколько раз падает, подскальзываясь на земле, покрытой тонким слоем льда.

Несмотря на кажущуюся сложность ситуации, они все-таки оказываются за пределами территории дома без каких-либо дополнительных потерь. То ли дело в том, что иллюзорные пули не могли принести реального вреда, то ли стрелявшие не слишком-то стремились целиться. Попыток снять незадачливых стрелков никто так и не предпринял.

Эрлинг молчит, Вигдис тоже не в силах вымолвить и слова. Она дрожащими пальцами пристегивает ремень, оказавшись на переднем сидении автомобиля, и закрывает глаза. Им предстоит многое обсудить, но гораздо позже.