Lag af guðum |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Lag af guðum » Игровой архив » Кровь и молоко
КРОВЬ И МОЛОКОНикогда не рушится то, что на крови. Никогда не старится то, что по любви.• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Участники эпизода: Тейр Фриггсон, Альда Хельсдоуттир, Тейнгилль Хельсон
Время и место действия: 9 июня 2017 года. Святилище богини Хель
Краткое описание событий:умри, чтобы родиться вновь. Перестань быть личностью, чтобы родилась семья.
Тщательно выпестованное за предыдущую неделю спокойствие в душе Тейра исчезло, как только он взял в руки галстук. Шёлковая змея едва не выскользнула из рук, попытавшись убежать сквозь пальцы, и ему вдруг стало нехорошо. К горлу подступила тошнота, но откатилась обратно, стоило только прижать ладонь ко рту, и замерла, крысиным королём затаившись в желудке. Осторожно, будто в самом деле собрался завязать в сложный узел ядовитую змею, Тейр положил галстук на плечи. Ловкие пальцы бывшего конфетного вора складывали, оборачивали, тянули зелёную в мелкую чёрную крапинку ткань, а он смотрел не на причудливый узел, а в глаза своему отражению. Глаза были испуганными, отражение под стать клановому цвету, а по виску, несмотря на прохладную погоду, ползла капля пота. Тейр продел широкий конец в заготовленную петлю; узел вышел идеальным, и не поддался бесполезной попытке придать ему ещё более совершенную форму.
В доме рядом со святилищем Тейра никто не беспокоил, в самом святилище - тем более, но едва он пересёк невидимую линию, отделявшую мир священный от мира суетного, как на жениха накинулись родичи. Остававшиеся в Хабнарфьордюре обнимали его, будто прощаясь с уходящим навсегда и совершенно не заботясь о сохранности костюма, те, кому было суждено отправиться через некоторое время в Аульфтанес на свадебный пир, тормошили жениха вопросами о точном времени, к которому следовало прибыть в город клана Хель. Тейр улыбался одним, вытирал слёзы другим, не мог сдержать радости при виде третьих (в основном из-за перспективы в будущем видеть эти лица намного реже), и медленно, но неуклонно продирался сквозь толпу туда, где его ждал глава клана.
Сложив руки на груди, Гейроульвюр Фриггсон сидел на капоте и насмешливо щурил глаза, ожидая, пока племянник с грацией пьяной чайки заберётся во внедорожник. Стоило Тейру щёлкнуть ремнём безопасности, как Гейроульвюр жестом фокусника извлёк из внутреннего кармана пиджака ключи, сел в машину и завёл двигатель. На прощание надавив разок на клаксон и заодно разогнав мешающих проехать Фриггов, глава клана проницательно взглянул на всё ещё зеленоватого Тейра.
- Трусишь?
- Боюсь, что что-нибудь пойдёт не так, - он отозвался не сразу, обдумывая, как лучше выразить то, что его беспокоило. Пойти “не так” могло многое, начиная с внезапно пришедшего к Альде во время церемонии видения и заканчивая жёлтыми цветами в банкетном зале. Эти проклятые жёлтые цветы превратились в его ночной кошмар, становившийся всё злее оттого, что Тейр, прожив последний год в Аульфтанесе, немного отвык от родного города. А в городе клана Хель было достаточно белой кости, белой кожи, белых анемонов с чёрными сердцевинками, которые он всё время дарил Альде, не претендуя на оригинальность, но с удовольствием замечая радость в глазах невесты. Белый в клане Хель был цветом траура, но это был и цвет его рабочего халата, и цвет облаков, и цвет драгоценного жемчуга, и целого мира вокруг. Белый был везде и во всём, и всё было белым… кроме жёлтых цветов за праздничным столом.
- Что-то всегда идёт не так, Тейр. Это прописная истина, но сейчас, полагаю, идеальное время для банальностей, - Гейроульвюр хмыкнул. - Но если что-то случится…
- У детей Фригг одна мать, - Тейр впервые за последнюю неделю улыбнулся открыто и ясно. - Я не забуду, дядя. И остального - тоже.
Глава клана Фригг удовлетворённо кивнул и прибавил газу, торопясь в аэропорт. Он сказал больше, чем прозвучало, но Тейр его услышал, и понял, и ответил тем же. Остаток пути прошёл в молчании: Гейроульвюр не мешал племяннику ни в самолёте, ни по дороге из Акюрейри в Диммуборгир, а подумать Тейру было о чём.
Они приехали за две минуты до назначенного срока, когда из заранее прибывших и уже собравшихся у пещеры-святилища заинтересованных лиц самообладание сохраняли только четверо: родители невесты, уже немного знакомые с привычкой Тейра появляться в последнюю минуту, его отец и супруга Гейроульвюра - вельва Адальбьёрг, с которой можно было писать картину “Аллегория безмятежности” или что-то в схожем выспренном духе. Мать ожидаемо плакала, сёстры нервничали - и тут Тейр мог поклясться: они ждут, что либо он, либо Альда в последний момент пойдут на попятный и откажутся друг от друга, но появление одного их главных действующих лиц толкнуло колесо событий в нужную сторону. Семья Тейра - малая её часть - степенно вошла в святилище (перед тем, как переступить порог, вельва Фриггов молча погладила его по щеке). За ними последовали дети Хель, и чем меньше людей оставалось на площадке перед входом, тем увереннее чувствовал себя Тейр. Ветер трепал его за волосы, до моря было слишком далеко, но воображение подсказывало, как умиротворяюще шумят волны, разбиваясь об острые скалы. Он стоял у чужой святыни, вокруг разлилась чужая сила, но она была не враждебной, а всего лишь иной. Пока чужой, но обещающей вскоре стать чуть ближе и понятнее, не пытаясь при этом вытеснить самую суть Тейра Фриггсона.
Он шагнул под тёмные своды последним, ведомый лишь пятнами света от одного факела к другому, закреплённых на шершавых стенах. В другой день он посчитал бы своё присутствие здесь, среди первозданной мощи в отглаженном до хруста и заговорённом от случайных помятостей классическом костюме неуместным и даже нелепым, но, спокойный и свободный, Тейр беспрепятственно дошёл до грота и замер в ожидании.
Отредактировано Þeyr Friggson (2017-07-12 16:48:05)
Она видела бешенное вращение, когда закрывала глаза. Альда знала, о чем это говорит – начинался новый виток Времени, всё старое сметалось смерчем изнутри. Её постоянно клонило в сон, черное сменялось белым, а белое – черным. В Святилище куда сильнее чувствовался взгляд Хель, обращенный на неё: внимательный, чуть насмешливый, но ни капли не гневливый. В Святилище все чувства обострялись, а головокружение увеличивалось, водоворот становился всё быстрее, когда она закрывала глаза.
И всё же, в Святилище было спокойно; если бы не удаленность и не уединенность этого места, даже выглядевшего сюрреалистично, она бы, возможно, не поленилась упросить оставить её там жить. Она понимала Тейнгилля, который редко выходил отсюда, потому что очень тяжело отказаться от ощущения силы, пронизывающего тело, от ощущения постоянного присутствия Хель. Жрецы ощущали острее, чем она, но, как вельва, она всё равно была крайне чувствительна к голосу и явлению Богини.
Перед глазами бесконечно сменяли друг друга черное и белое: белыми были её одежды, которые пришли на смену повседневным, а потом придет время черного, черными были стены в пещере, служившей комнаткой для невесты. Не комнатка, не келья – склеп, где хоронили заживо. Стены были тёплыми и шершавыми наощупь, а, возможно, и не были теплыми, может быть это под пальцами пульсировала сила, которая поднималась снизу, пронизывая каждую песчинку в этих священных местах вулканических развалин.
Перед глазами переворачивалось небо, вставая на место земли, а земля уходила в небо, а над этим всем был Взгляд Богини. Альда знала, что она слышит её молитвы, она внемлет им, она чувствовала её совсем близко, иной раз казалось, что Хель обнимает её за плечи. А потом все исчезало, она проваливалась в какое-то небытие, возвращаемая оттуда сильнее и уверенней в себе. Она возвращалась в слезах умиления, хотя не помнила, чтобы плакала.
Маленький закуток пещеры, который служил ей в эти сутки комнатой, был настолько мал, что там едва помещалось выдолбленное в породе ложе, застланное простой грубой тканью. Он был так мал, что казалось, что вмещает целую вселенную, расширяется и снова сжимается, коллапсируя как сверхновая. От молитв разворачивалось пространство и сворачивалось снова. И в этом было что-то ужасное и вдохновляющее одновременно. Хель внимательно слушала свою вельву, в этот раз позволяя ей говорить самой.
Мертвая, она говорила с каждым из жрецов, чувствуя при этом, как через неё проходит сила, которой был пропитан воздух и земля в Святилище. Камни были всё-таки тёплыми, а вода в подземном озере – ледяной.
Река Времени была спокойной – даже вечно голодные мертвецы не требовали от неё сегодня жертв, поднимая руки в знак приветствия и прощания одновременно. Среди теней был Ивар, молча кивнувший и исчезнувший среди призраков умерших и нерожденных. Это было странное состояние вечного спокойствия, апатичности и живости одновременно, закручивающих внутри спираль. Ей не снилось ничего, кроме вращения.
Двадцать лет назад ей было волнительно и немного страшно, но она была слишком юна, чтобы из всех эмоций запомнить что-то вразумительное. Остались какие-то обрывки воспоминаний, транса, увещеваний Торстейна, успокаивавшего с завидным спокойствием девушку, которая вынуждена была выйти замуж, хотя и не хотела. Он пытался в неё вложить слово смирения, но получилось ли, сложно было сказать и сейчас. Каждое семя однажды прорастает, стоит пойти дождю.
Молитвы смывали с души сомнения, очищали от дел насущных, волновавших Альду ещё несколько суток назад куда больше, чем следовало бы, наверное. Ей казалось, что Хель шепчет о том, что не о чем бояться, ведь она знает, что всегда была и будет с богиней, до рождения и после смерти, что над ней распростерты руки её, нет смысла волноваться о мирском. Богиня хотела слышать песни в свою честь, и небо снова кувыркалось, вращалось, оказывалось где-то под землёй. Сила текла сквозь неё. Мертвые приходили к ней, чтобы утвердительно кивнуть, как Ивар, а потом исчезнуть.
В этот раз было всё как-то иначе: Альда не помнила ничего подобного, когда готовилась к первой свадьбе. А потому, сквозь головокружение, сам собой возникал вопрос о том, почему же сейчас всё так, нет ли в том дурного предзнаменования. Но сложно было назвать этот чистый восторг веры чем-то дурным. Возможно, в этот раз молитвы звучали не заученным набором фраз, черпали силу от сердца, шли от души, а не от головы. Слова набирали силу, звучали, превращаясь в дорогу между жизнью и смертью, позади остались все мелочные переживания о шторах, скатертях и числе гостей. Это уже всё было так неважно, что смешно и грешно было возвращаться к ним. Не было ощущения дежавю.
А когда пришло время сменить белое на черное, переодеть траурные погребальные одежды, в которых она уже оплакала собственную смерть, на торжественное свадебное платье, на несколько минут в душе шла борьба. Стоит ли? Стоит ли покидать Святилище, стоит ли возвращаться к мирскому? И только страха не было и сомнения. Все сомнения ушли со слезами, растворились в подземном озере, оставив её душу чистым листом, на котором первыми словами должна была быть запечатлена клятва.
Платье было самого простого кроя, но подкупавшее нюансами и сочетанием тканей – она должна была суметь надеть его сама, без чьей либо помощи, как и уложить черные волосы в простой пучок, скрепленный обручем из серебра с черным жемчугом, ничуть не похожий на сложные праздничные прически, которыми могут похвастаться многие невесты. На черном чехле из атласа гипюр и тонкая органза, на ногах туфли из тончайшей кожи на небольшом каблуке под пятку, из украшений – клановый кулон и серьги с черным же жемчугом. Слишком просто? Возможно.
Альда молча кивнула, когда Тейнгилль сказал о том, что время пришло, последний раз прикоснулась ладонями и лбом к стенам кельи, не проронив ни звука двинулась следом, поднимаясь из мира мертвых в мир живых, из своей пещеры в залу, где должна была быть церемония.
Женщина остановилась, когда поднялась на поверхность и увидела всех, кто собрался на обряд. После суток уединения даже это небольшое количество людей казалось чудовищно большим. Её взгляд скользнул по всем: матери и отцу, братьям, сохранявшим благородное спокойствие, сыну, который старался явно нервничал, остановился на несколько секунд на каждой женщине из семьи Тейра – от матери до младшей сестры. Легкая усмешка промелькнула, но закончилась едва заметным наклоном головы, зеркалящим те кивки, которыми её награждали призраки – она не враг им, они не враги ей, нет смысла плакать и бояться, всё давно предрешено. Вельва клана Фригг, наверняка, знала об этом, не могла знать.
С Тейром она встретилась взглядом с последним, чуть сощурила глаза, оценивая состояние жениха, но тут же смягчилась, улыбкой подбадривая его. Только после этого она снова обратила взгляд к жрецу и, склонив голову, заняла своё место рядом с мужчиной, который не придумал ничего умнее, чем ждать её двадцать лет, а теперь нервничал.
Она не нервничала. Наверное, потому что в её сознании всё давно уже свершилось, а то, чему не должно быть, никогда бы не произошло. Альда прикрыла глаза, вслушиваясь в собственные ощущения – в этот раз она слышала звон откуда-то изнутри. Сила, казалось, пропитала её настолько, что теперь она сама могла бы взглядом снести города или заглянуть за конец света.
Брак, заключаемый между детьми разных домов, может быть чем угодно: политическим союзом семей, символическим зарождением нового через слияние старого, временами - даже следствием чувств. Но для жреца, исполняющего церемонию, это в первую очередь договор между двумя богами.
Фригг, своей благодатью избавившая клан от последствий близкородственных союзов, не очень любила отдавать своих дочерей, и уж тем более – сыновей) в чужие дома. Щедрая, она была довольно ревнива, и Тейнгилль предвидел долгие часы молитв в болотном чертоге, призванные уверить, что клан жены дает Тейру Фриггсону свое покровительство, но отнюдь не забирает его любовь к Праматери.
С Хель было намного проще. Темная мать великодушно принимала в свои объятья всех, кто бы того ни пожелал. Просто кому-то суждено было стоять у алтаря, а кому-то – на нем лежать.
Службы и обряды, проходящие в Святилище, как правило, начинались с благословления всех, кто находился под сводами, но сегодня жрец даже не взглянул на обе семьи. Их черед уже был и еще настанет. Дождавшись, когда Альда займет свое место рядом с женихом, он коснулся первого светильника и шепнул слово, зажегшее по цепочке весь ряд в доселе темном полукруге алтарной части грота. Зачарованный свет был белесым, и светильники, похожие на парящие размытые блуждающие огни, проводили линию там, где лавовая облицовка стен переходила в неотполированный обсидиан. Им был выложен весь естественный купол зала, цепляющий шероховатостями и неровностями камня блики мерцания и превращающийся в подобие звездного небо наоборот: приколотые снизу звезды лишь немного высвечивали чернильно-прозрачные стеклянистые глубины.
Пол тоже был лавовым – угольно-черный, не холодный и не теплый (ледяное дыхание, выходящее из подземных ходов, ощущалось чуть выше, для каждого – аккурат на тыльной стороне шеи), он скрадывал звуки шагов и речи в своей шершавой плотью – мертвым огнем, как называли эту породу иные колдуны. На какое-то время могло показаться, что закричи здесь – и никто не услышит, потому что твой голос проглотит земля. Но это было не так.
Алтарь, грубо обтесанный продолговатый камень с желобками по краям, стоял в кругу, где плиту пола заменял насыпанный вулканический песок, впитывающий пролитую жертвенную кровь. Вступать на песок дозволялось только жрецам – и брачующимся, когда пришлой стороне в знак нового покровительства должен был быть дарован клановый амулет. Этот амулет не означал получения благодати, как у урожденных детей Хель, но быть допущенным к алтарю и взять от него песка значило оказаться под защитой богини и главы клана.
Почти не оставляя следов, Тейнгилль прошел к камню, обернулся и кивнул паре, приглашая их переступить кованую серебряную линию, опоясывающую песчаный круг.
Он смотрел на жениха. И когда тот во всей своей зелени обеими ногами встал на кварце, смешанном с пеплом, улыбнулся.
- А, Тейр, я тебя заждалась, - слова сошли с его губ чужим тихим голосом, который одновременно вибрацией ощутился из-под земли, на которой они стояли.
Этого момента не было в ходе следования ритуала. По поверхности молока в стоящей на алтаре чаше прошла, но тут же успокоилась рябь, на секунду напомнившая белую маску.
- Вы стоите пред ликом матери Хель, мертвые, - заговорил жрец уже своим собственным голосом, звонко и легко перекрывшим удушающую акустику грота, - потому что пожелали получить новое начало, оставив позади то, чем были раньше. Те клятвы, что вы произнесете сейчас, будут заверены богами, и станут костями, вокруг которых вырастет плоть существа, которым вы станете в союзе. Выбирайте слова с мудростью, потому что с этого дня боги будут судить вас по ним. Тебе говорить первому, сын Фригг.
Отредактировано Þengill Helson (2017-07-31 20:05:56)
Река времени струилась по чёрному полу, щекотала голени, и плеск волн мог расслышать только тот, кто и без фантомного ощущения воды в ботинках был напряжён сверх всякой меры. Таких в святилище было минимум двое, и Тейр искренне сочувствовал собрату по неприятным впечатлениям. Для остальных время текло с обычной скоростью, для них - застыло, превращая последние секунды перед началом церемонии в бесконечную пытку.
Когда вслед за жрецом в просторный зал поднялась Альда, Тейр расплылся в восхищённой и откровенно глупой улыбке. Разумеется, ему было прекрасно известно, что Альда красива: если он и был пристрастен, то остальные, чьи взгляды с завидной регулярностью останавливались на её лице дольше, чем на пару мгновений, - вряд ли. Но, в отличие от остальных, Тейр Фриггсон никогда не был околдован одним только её лицом - безупречным, если бы кто-то поинтересовался его мнением, - или выразительным взглядом, или забавной гримаской, или изящным жестом. Его привязанность лежала много глубже, произрастала ещё из тех времён, когда они на пару разбивали колени и умудрялись ободрать локти на ровном месте, стоило только взрослым выпустить детей из виду. Подруга детства выросла в очаровательную женщину, а долгая разлука парадоксальным образом и подчеркнула их взаимную ценность друг для друга, и научила Тейра не терять головы. Жить в одиночестве, проведя границу между собой и самыми дорогими людьми, оставив себе пространство иллюзорной свободы от истинных желаний и стремлений, после двадцатилетней практики было не так уж и сложно. Но сейчас, видя наследницу клана Хель в привычном чёрном - и всё же неуловимо иную, будто вместе с простым платьем, напоминающим изящные средневековые силуэты, его невеста надела и сложную маску тонкой выделки, Тейр ощущал, как пространство сжимается, оставляя его беззащитным. Эта Альда с гордой посадкой головы, увенчанной драгоценным венцом, была ему незнакома, но власти имела ровно столько же, как и та, что носила его запонку вместо броши.
Ему хотелось коснуться её, стоящей совсем близко и наградившей взглядом и улыбкой. Всего на миг ощутить тепло ладони, способной как уверить в реальности происходящего, так и защитить от ледяного ветра из подземелий. От холода, шарфом свернувшегося вокруг шеи, начинало ломить затылок, и шаг на кажущийся чуть светлее остальной обстановки песок был тороплив, выдавая желание не то убежать от неприятного ощущения, не то скорее закончить церемонию, перекинуть Альду через плечо и сбежать в кондиционированное тепло автомобиля.
Но едва Тейр замер, как мороз продрал по коже, будто в насмешку стирая всякую память о ещё мгновение назад занимающем его мысли холоде. Златовласый, звонкий Тейнгилль исчез; вместо него на сына Фригг смотрел кто-то, кого опешивший от неожиданности жених не смог назвать сразу. Ему ещё ни разу не доводилось сталкиваться с проявлением божественной воли - или её обладателем - лицом к лицу, и, переживая потрясение, многократно превосходящее по производимому впечатлению пережитое за всю жизнь, Тейр смотрел на жреца, но не видел его. Голос куда-то пропал, и жених смог только кивнуть. А потом отозвался мысленно, отчего-то не сомневаясь, что его ответ услышат и поймут.
“Я пришёл.”
Тишина захлестнула его с головой. Он не слышал ни шума крови в ушах, ни слов жреца, отмечая лишь, как шевелится рот. Река затянула Тейра так глубоко, что пристальный взгляд Тейнгилля не сразу отозвался пониманием: теперь его очередь говорить. Но как говорить, будучи на самом дне, чтобы при этом тебя слышали на поверхности? Что он скажет, если в горле мгновенно пересохло, а сотню раз отрепетированные и накрепко затверженные слова уплыли из памяти? Что скажет застрявший за прилипшими друг к другу губами хрип, сможет ли добраться до поверхности невнятное бульканье?.. Но река отступала, на прощание погладив его по голове упругой волной и подарив миг прозрения: слова жреца были хрусталём, а его голос будет иным. Его голос - прочный камень и душистое дерево, из которых построят дом, певучее железо, из которого выкуют меч для защиты дома и его обитателей, и резной рог, что возвестит о победе. Видение исчезло, и Тейр обернулся к Альде.
- Я, Тейр Фриггсон из клана Фригг, сын Тёдль Эйрсдоттир и Эльдюра Фриггсона, перед своей семьёй и своим кланом, перед ликом Хель, что примет меня как мать, и её детьми говорю от разума и сердца. Отдаю себя в мужья Альде Хельсдоттир из клана Хель, дочери Оддгейра Хельсона и Эльвы Ньёрдсдоттир и матери Оуттара Хельсона, и беру её в жёны. По доброй воле оставляю себя, каким был, позади и принимаю обязательства в верности. Стану я частью клана Хель и достойным сыном обретённым матери и отцу, братом новым братьям, отцом детям своим и своей жены. Стану я, родившись вновь в союзе с той, что стоит рядом, защитой и оберегом своей семье и потомству и не откажусь от своей матери Фригг и её детей. Прославлю я, Тейр Фриггсон, свою жену, своих детей и свой род, станет кровь моя крепка и принесёт благо клану Хель. Да будет слово моё услышано.
Он держал ладони развёрнутыми перед собой, ожидая клятвы невесты и действий жреца. У Тейра были только слова - и то, что оставалось за ними. Он понимал, что шальная мысль: “Моя”, - по отношению к Альде в корне ошибочна. Куда правильнее: “Со мной”, ведь в их союзе не будет подчинения, а вот споров и отстаивания своей позиции - сколько угодно, и эта давняя привычка устраивает их обоих. Поэтому и продержаться вместе, рука об руку, следующие лет… хотя бы сто восемьдесят, они вполне способны.
Ощущение присутствия Хель было всегда в Святилище, ощущение её внимания к тем, кто пришёл на ритуал или за советом к жрецам, но сегодня это внимание было личным. Именно личным, касающимся куда меньшего числа людей, чем даже присутствовало. И остальных, в сущности, сегодня не существовало, мир сузился до троих, к кому сегодня прислушивалась богиня, с женским любопытством ожидая, какие клятвы будут принесены.
В прозвучавших словах не-Тейнгилля его устами была своеобразная божественная шутка, от которой кому-то могло стать дурно. Альда же видела в этом доброе знамение – те, кого ждала Хель, те, кто попадал к ней, оставались в её власти уже навсегда. Значит, и Тейру уже никогда не покинуть клан, а Фригг никогда не получить былой власти над сыном. Иронично, ведь его земная мать, кажется, так боялась отдавать сына в их клан.
Ледяное дыхание, восходящее из недр пещеры, казалось Альде, в которой сейчас текло слишком много сил, пробужденных молитвами и самим Святилищем, дыханием богини, которое сейчас она не могла различить со своим. Оно не пугало, оно подталкивало вперёд невидимой, но уверенной костистой мертвой рукой, заставляя сделать шаг за серебряный обруч, отделявший обсидиан от вулканического песка вокруг алтаря. На секунду она задержала дыхание, когда пересекала эту черту – это было священное место, намоленное и пропитанное кровью былой и грядущей, здесь время так же свивалось в тугой узел, как в её видениях Реки Времен, когда у подножия Древа встречалось между собой прошлое и будущее минуя настоящее. Здесь сила ощущалась ещё сильнее, пропитывала, отдавалась зудящим холодом и свинцом на кончиках пальцев.
Вельва слушала слова жениха не глядя на него, сравнивая их внутри себя с тем, что могла сказать сама, что слышала ранее и что будет сказано после. Ей не нужно было смотреть на Тейра, потому что её не существовало, не существовало пока и его, но он был чуть ближе к рождению. И клятвы эти были в равной степени друг для друга и для богов, но только боги потом смогут рассудить, выполнены ли они были, всё ли было из сказанного сделано, должным ли образом. Альда прислушалась, когда Тейр закончил, к лёгкому гулу из-под земли, мысленно позвала Хель, чтобы приняла её слова, чтобы приняла её мужа так, как принимает их, своих детей.
- Я Альда, дочь Хель, голос Богини идущий через века, – земное было земным, перед лицом богини всё отступало на второй план, оставался абсолют, идущий от начала времен, воплощенный ныне в этом смертном теле. - Рожденная ныне от Оддгейра, сына Хель, и Эльвы, дочери Ньёрда, забираю твою жизнь, Тейр, сын Фригг, дитя Эльдюра из клана Фригг и Тёдль из клана Эйр. Я забираю твою жизнь и отдаю её Хель, оставляю себе же твою смерть, чтобы вместе со своей принести её богине. Я стану плотью, что обрастет вокруг тебя, ставшего костями, я из мертвого создам новую жизнь. Я мертва, как и ты, но родившись вновь стану кровью, что потечет по венам, и кровь эта никогда не будет разбавлена другой. Я прошу мать мою, Хель, принять тебя, Тейр, и защитить. Отвечаю отныне за всё сказанное тобой и сделанное перед ней, да не опозорь имя моё, да не вызови гнев божественный. Я обещаю защиту, потому что смерть твоя в моих руках, и не посмеет это нарушить никто, чтобы не заплатить самую высокую цену, которую только возможно представить. Да будет слово мое нерушимым, клятва моя услышана.
И только теперь Альда повернулась к своему избраннику прямо глядя ему в глаза. Она была уверена в своих словах, как уверена и в том, что Хель слышит её, как слышала она всегда свою богиню, чувствовала тяжесть её прикосновения – значит, жить ей ещё долго, через смерть снова к рождению.
Колдунья подняла руки и развернула ладони внутренней стороной, оставив на уровне груди – любая клятва должна была быть скреплена кровью. Человек, который серьёзно настроен, никогда не пожалеет пары капель для подтверждения своих намерений, Альда же никогда не откажет богине в жертве. Не единожды она уже заливала этот пол своей кровью, будучи в сознании и пребывая на коленях у Хель. Было жарко и холодно одновременно, но не было страха.
- Клятвы произнесены в присутствии Богини и приняты ею, - жрец произнес положенную формулировку, знаменующую завершение первого круга ритуала – скорее для поддержания традиции и формы, нежели потому, что были какие-то сомнения в том, что Хель действительно почтила церемонию своим явлением.
Она по-прежнему смотрела глазами Тейнгилля, превращая воздух в холодную янтарную смолу, в которой насекомыми застыли все, кто был допущен в Святилище. Зеленые одежды, черные одежды, цепь, сковывающая воедино. Тонкие капилляры, лежащие близко к поверхности кожи жреца, начинали лопаться, словно в давильном прессе, и он сделал четверть шага назад, чтобы в случае кровотечения не добавить в брачную чашу еще и себя.
Богиня была и с Альдой, касаясь ее чуть заметно и по-матерински бережно (не простирая ее на плитах и песке), но пока что еще не с Тейром, в которого приветливо вглядывалась пустыми бездонными глазницами. Он произнес клятву, но клятвы сами по себе ничего не значили. Они были контрактом, который только предстояло исполнить, а судить об исполнении Хель будет тогда, когда этому браку придет конец – так ли, как говорит Альда, или иначе. Альда уже клялась однажды мужчине в этом же круге, и первый ее контракт был исполнен: ее связь с домом Одина стала связью сестры с братом, она была верна Ивару, его плоть была ее плотью, и их род продолжился наследником. За брак, окончившийся смертью супруга, она была чиста и перед Хель, и перед Одином, а потому на второй, (запоздавший, звучит внутри насмешливое слово) Мать посчитала нужным дать ей благословение лично.
Но словам жениха, твердым как камень и душистым как дерево, она по-прежнему предпочитала старый добрый дар крови.
Узкая ладонь жреца ласково сняла с камня нож с прозрачным виноградно-черным обсидиановым лезвием. Ему всегда нравилось, как вулканическое стекло чуть слышно поет, рассекая воздух. У стали, входящей в бьющееся сердце, был голос воплощенной чистоты, обсидиан же звучал ледяными колокольчиками.
Жестом велев протянуть ладони над чашей, молоко в которой голубело озером в потухшем кратере, Тейнгилль прочертил поперечный порез сначала на запястье Альды, потом – на запястье Тейра. Обильно потекшую кровь промокнула белая лента, которой он скрепил вместе мужскую и женскую руки.
На снежной льняной ткани алые пятна проступали очертаниями причудливыми, как на тесте Роршаха, и, возможно, кому-то из гадателей было бы интересно интерпретировать получившийся узор. Девятиглавая змея – или прялка, силуэт сокола – или стойка гончей? Тейнгилль не гадал – он знал, что еще несколько секунд, и все окрасится в один ровный красный цвет, не оставив выбора, противоречий и различий. Красивая аллегория слияния и единения, хоть за более чем сорок лет своей службы Тейнгилль ни разу не видел пары, которая стала бы так же хороша, как кровь на свадебной ленте.
Но, возможно, он слишком строго судил.
Набухшая ткань перекрестья прорвалась первыми каплями, разбившими молочную гладь и пустившими вихрящиеся розовые корни в глубину. Лента связывала; дерево прорастало; та любовь, что была между Тейром и Альдой, текла под покровом, ведомая только им, но сам дом Хель в эти мгновения прирастал новой душой и плотью, как еще одной частью единого организма.
Богиня принимала кровь.
- Отныне вы отданы друг другу, а ты, Тейр Фриггсон, становишься частью этого клана и названным сыном Хель, - распустив ленту, жрец расстелил ее на алтаре, а затем поднял чашу. – Пейте.
Человеческое отношение Тейнгилль оставил за порогом зала. Здесь он был проводником, и Альда не была девочкой, которую он когда-то носил на руках, а Тейр не был тем, с кем ему было интересно познакомиться внутри сознания поближе (в юности Альда сознательно не сводила их вместе, а после ее свадьбы Фриггсон почти перестал бывать в Аульфтанесе). Но как проводник, он встречал его как члена семьи.
- Зачерпни из круга песка для сердцевины, - кивнул он Тейру. – Альда даст для нее оболочку.
Даже в такой торжественный и значимый момент Тейр не мог обуздать любопытство. Перестав нервничать, он украдкой бросал быстрые, осторожные взгляды вокруг. Охватить и запомнить всё с первого раза было невозможно, но Фриггсон надеялся, что сумеет ухватить хотя бы часть, а после - и восстановить в памяти декорации, в которых происходило таинство. Но куда интереснее было услышать наконец Альду.
Около месяца назад у них как-то завязался разговор о клятвах, которые произносятся при заключении брака и в других важных случаях. Тейр не стал увиливать от ответа и честно признал, что дети Фригг сводят всё к семье, а Альда так же серьёзно и без тени улыбки поведала, что дети Хель говорят о смерти. Постепенно беседа свернула на клятвы (как известные дословно, так и честно выдуманные при участии логики и фантазии) в других кланах, в частности, тех, от кого отвернулись боги. Небольшой спор о цене слова принадлежащих к либеральному блоку довольно быстро родил очевидную истину: верь чужой клятве, пока можешь справиться с последствиями предательства самостоятельно, но не доверяй и держи-ка лучше при себе оружие. С тех пор Тейр нет-нет да вспоминал о словах невесты, проникся иронией и сгорал от нетерпения, желая узнать, как на самом деле звучат слова о смерти в минуту, когда большинство людей о ней вовсе не задумывается.
Ну… Альда его не разочаровала, следовало быть откровенным. Клятва внушала трепет и уважение, в чём-то перекликаясь с его словами. Он отдавал себя - она забирала его, он отрекался от прошлого - она взамен давала будущее, он входил в клан Хель - она ручалась за его слова и поступки, он обещал принести благо - она говорила о защите и каре. Внимательно слушая невесту, Тейр находил то общее, что текло в них и обещало дать крепкие, сильные всходы, которые, напоенные кровью и молоком, смогут выдержать и свирепый шторм, и небывалую стужу, и тень, накрывшую всех, кто жил на этой земле.
Когда смоченный кровью Альды нож в руках жреца обжёг его запястье, Тейр даже не вздрогнул. Яркий блеск крови, выступившей на бледной, вечно спрятанной под хрустящими от крахмала манжетами рубашек коже, казался нереальным. Не более реальным, чем Тейнгилль, не бывший самим собой, чем остальной мир, к которому святилище и вовсе не принадлежало. Запах железа легко было отнести к чудному обману, взращенному из многолетнего ожидания и распустившемуся под белёсым пламенем зачарованных светильников. Но шершавая выбеленная лента оказалась настоящей, и уже знакомая нежность запястий Альды - тоже. Тейр слегка развернул кисть и переплёл её пальцы со своими, любуясь тем, как тают в снежной глубине подставленной чаши алые завитки.
Сладковатое молоко, подсоленное общей кровью, вряд ли можно было назвать приятным на вкус, и Тейр от души понадеялся, что это - в первый и последний раз. На самой грани слуха будто бы раздался беззлобный смешок, но он не уцепился за него, не решаясь поверить ни в правдивость, ни в иллюзорность мягкого, переливчатого звука. Фриггсон кивком ответил жрецу и, нехотя отняв свою руку от руки Альды, склонился перед алтарём Хель. Поддавшись порыву, он погладил отливающий графитом песок и только после этого погрузил в него кисть. Песчинки щекотали ладонь, дразнили подушечки пальцев, текли и ускользали, не давая забрать больше, чем суждено, и когда он наконец выпрямился, в крепко сжатом кулаке оказалось ровно столько, сколько было нужно для оболочки - крохотного, круглого и плоского флакона в руках Альды. Его клятва отзвучала, его кровь смешалась с кровью возлюбленной, что не слышала от него ни одного из общеизвестных слов любви, но в его глазах, в его руках их было больше, чем слышала любая тёмная, горячечная ночь. “Отдаю себя и беру тебя”, - мысленно повторил Тейр, разжал кулак, и невесомая, почти прозрачная струйка вулканического песка разбилась о закалённое стекло будущего амулета.
Рука слегка немела от пореза, но не настолько, чтобы причинить действительно дискомфорт; Альда и сама резалась куда сильнее не морщась, хотя в то время она была подростком с ветром в голове и необузданным желанием жить по своим правилам, проверить мир на прочность и осознать себя в нем.
Кровь смотрелась как дорогое украшение, не вызывая никакого отторжения или беспокойства. Беспокойство у неё вызвало прикосновение: она вообще старалась свести к минимуму тактильный контакт, потому всякий раз она мельком пролистывала историю жизни предмета или человека, что не всякий раз хотелось делать, загружая собственное сознание все новой и новой информацией, которая ей могла никогда и не понадобиться. Но хуже бывало то, что это могло спровоцировать куда более сильные виденья, которым сопротивляться было невозможно, потому что такой была воля Хель. Сейчас же, когда в ней текла огромная сила, намоленная в Святилище, то можно было ожидать чего угодно, но не противилась движению Тейра переплетая свои пальцы с его.
Кровь красиво смотрелась на ленте. Белое уступало место красному. Видение пришло и тут же ушло, словно кто-то мягко, но неотвратимо вытащил ее из пучины, в которую она начинала падать, погрузилась в воду и тут же оказалась на суше. Теперь перед ее глазами все было как за стеклом аквариума, на который можно любоваться не придавая значения происходящему. Сегодня было не время для видений. Или не сейчас, может быть позже, но теперь Богиня вернула ее, отразилась перед глазами девятью отражениями, в одном из которых можно было признать Тейнгилля.
Воздух был тягучий, терпкий, чтобы дышать нужно было прикладывать усилие - Хель была слишком долго уже со смертными и слишком близко, чтобы ее присутствие могло остаться незаметным. Альда следила глазами за алыми каплями расплывавшимися на мраморно-белой поверхности молока: то сначала как будто бы прогибалось, не желало принимать в себя кровь, а потом сдавалось, проглатывало ее, узоры смешения казались гипнотическими. Жизнь мешалась со смертью - молоко было первой пищей для новорожденного, кровь была воплощением начала и конца, силы и магии.
Альда приняла у Тейра чашу делая следом за ним глоток - ее кровь была ключом для него, чтобы войти в клан, его кровь для неё была благословением Богини. Она держала чашу левой рукой, потому что это означало выход за рамки привычного и удобного; брак, даже желанный, никогда не бывал привычным и удобным. Удобство было самым страшным, что могла обрести семья.
Вельва кивнула, передавая ритуальную чашу жрецу, который должен был вылить оставшееся на алтарь, где уже лежала пропитанная кровью лента. Богиня приняла жертву, Альда это чувствовала, но здесь были неуместны лишние слова. Покинув Святилище они смогут говорить, обсуждать, пока они должны были следовать ритуалу, частью которого были, потому что никто из них сейчас не был человеком.
Прозрачный плоский медальон, который ждал своего часа, чтобы потяжелеть от вулканического чёрного песка, она подготовила заранее, не показывая живьём Тейру; он видел его первый раз. Она сняла его с шеи и раскрыла, протягивая мужу, чтобы тот наполнил его. Церемония неуклонно близилась к завершению, Альда запоздало подумала о том, что вместе с завершающими словами Тейнгилля ей придётся покинуть Святилище, хотя она вольна приходить в любое время, когда пожелает.
А ещё Альда была уверена в том, что Хель давно так все и замыслила, вела их годами, чтобы соединить сегодня, потому и принимала Тейра так благосклонно, подобного на свадьбе с Иваром не было. Или она не помнила, как почти ничего не помнила с той свадьбы. Время замерло, потом дрогнуло и снова побежало вперёд, начиная отсчёт новому витку, который принесёт море крови и девять дочерей, как и хотела Хель.
Воздух становился легче и теплее.
Отредактировано Alda Helsdottir (2017-09-05 19:41:13)
Вы здесь » Lag af guðum » Игровой архив » Кровь и молоко
